стука в комнату для приезжающих.
– Дмитрий Иванович! Что делать? Нина исчезла...
Глава двенадцатая
БОЛЕЗНЬ КОНЧАЕТСЯ ВЫЗДОРОВЛЕНИЕМ
1
Как она попала на Крутую Веретию, почти босая, в легком ситцевом платьишке, Нина и
сама не понимала. Посреди поселка она, обессилев, упала в снег, и её подобрали случайно
проходившие рабочие. Макора ахнула, узнав Нину. Она велела отнести девушку к себе,
сейчас же послала за фельдшерицей и позвонила в Сузём, чтобы привезли врача. К счастью,
руки и ноги оказались обмороженными не сильно, их растерли снегом, смазали гусиным
салом. Уложили Нину в кровать, заставили выпить горячего чаю с мёдом. Она долго не могла
по-настоящему прийти в себя, теряла сознание, бредила. У неё начался жар. Приехавший
врач сказал, что простуда не очень сильная, легкие чистые, возможно, обойдется
благополучно, но неплохо бы обратиться к невропатологу. А пока надо дать девушке покой,
стараться ничем не тревожить её.
Целую неделю Макора не отходила от Нины. Юра каждый вечер после работы на
попутной машине мчался на Крутую Веретию. Там сидел в маленькой Макориной комнате
один – к Нине его не пускали. Долгими казались Юре эти вечерние часы. Он не знал, куда
себя деть, чем заняться. Чуть появлялась Макора, он в сотый раз выспрашивал у неё, что
сказал врач, ловил каждое слово Нины, передаваемое устами Макоры. Поведение девушки
ему казалось непонятным, нелепым. Хотелось самому с ней поговорить, но как поговоришь,
когда не дают даже в дверь заглянуть.
Макора успокаивала Юру, а сама волновалась не меньше его.
Весь Сузём в эти дни был взбудоражен. Сначала пошли разные слухи, быль
перемешивалась с вымыслом, и трудно было понять, что произошло. Но когда люди узнали
истину, Федоре и Фишке пришлось нелегко. В магазине женщины окружили Федору и взяли
её в такой оборот, что она, никогда за словами в карман не лазившая, молчала, не смея
шевельнуть языком.
– Ты в молчанку не играй, нечего глаза опускать, – наступала Авдотья Петялина, тесня
Федору в угол между прилавком и бочкой с треской. – Поглядите, бабы, на эту сузёмскую
принцессу. Родную дочь довела до горячки...
Тесный магазинчик всё заполнялся и заполнялся покупательницами, уж трудно
становилось протиснуться к прилавку. Продавщица взмолилась:
– Да вы бы хоть торговать не мешали, гражданки. Оставьте проход от двери-то...
Женщины пытались расступиться, но из этого ничего не получилось. Прижатая к
тресковой бочке, Федора беспомощно хлопала ресницами.
– Я сама не знаю, как это вышло, – лепетала она.
Женщины взорвались.
– Как это так не знаешь! Не увиливай, твоих рук дело...
– Красавцу Фишке дочь пожертвовала...
– Чуть не загубила девку. .
Авдотья Петялина взобралась на бочку и ораторствовала, словно с трибуны.
– Нельзя этого, гражданки-женщины, так оставлять. Эта что же такое получается?
Платонидины корешки живы остались и ростки ядовитые дают. Примирись с ними, они хуже
осота разрастутся, житья не будет. Помните, Гришу Фереферова квасниковой водичкой в
чахотку вогнали, Семена Бычихина гирей окрестили и вместо купели в пруд сунули. Теперь
опять безобразничать начинают.
Она нагнулась, взяла Федору за Плечи и повернула её лицом к людям.
– Не прячься от народа. От него не спрячешься. Кайся!..
Федора вдруг кинулась на колени и сквозь рыдания заговорила:
– Простите меня, граждане... Виновата, виновата я... Боялась, что его потеряю... Думала,
ничего плохого нет... Богу молятся...
– К ответу их, богомолов, вот что! – бушевала Авдотья. – Пойду к Макоре Тихоновне.
Пусть собранье созовут... Нечего на их проделки глаза закрывать, этих фишек да ефимов...
Пошла отсюда! Марш! – скомандовала Петялина, слегка подталкивая Федору в спину.
Женщины расступились. Втянув голову в плечи, глядя в пол, проходила Федора по живому
коридору к выходу.
Захлопнув дверь магазина, она остановилась, привычным движением вынула из сумки
зеркальце и провела помадой по губам. Поправила шапочку, взбила сзади волосы и пошла по
поселку, как всегда, стройная, не по годам легкая. Встречный и не подумал бы, что только
сейчас она стояла перед женщинами на коленях и рыдала.
Она ничего не поняла. Шла и негодовала про себя. Что они так обрушились? Видать,
завидуют. Самим бы такой Фишенька достался, не то заговорили бы. Подумаешь, нашлась
экая Дуня-генеральша. Марш!.. К Макоре пойду... Собранье созову... Собирай, ежели хочешь.
Ничего ты с меня не возьмешь. Нинка моя дочь, и никому нет дела, как я её воспитываю.
Молиться заставила? Так что! И заставлю. И будет молиться... А то пусть и не молится, мне-
то ровным счетом наплевать... Вот ещё расстраиваться... И чего она, глупая, убежала? Тот-то,
Юрка, свататься пришел. Ничего парень, выходила бы... А она будто одурела, в одном
платьишке да на Крутую Веретию... Ну да всё уляжется, вот выздоровеет...
На крыльце стоял Фиша.
– Где была?
– Да в лавку заходила... Ой, бабы там, будь они неладны, напали. Еле отбилась...
Фиша в комнате, не раздеваясь, плюхнулся на стул. Закурил, но колечек, как обычно, не
пускал. Нервно грыз мундштук папиросы.
Доретта растерянно уставилась на него.
– А что я хотела тебя спросить, Фишенька... Нам ничего не будет?
Фиша поднял на неё свои свинцовые глаза, усмехнулся.
– В чем же ты провинилась? А свобода совести для чего? Ты этого не знаешь? Велика
Федора, да...
Он не закончил поговорки. Сбросил пальто, кинул окурок в печку.
– Накорми-ка. Проголодался очень.
Сел к столу. Доретта суетливо стала накрывать, вынула из печи кастрюлю с супом,
разлила по тарелкам. Аппетит у Фиши оказался добрый, ел быстро, обжигался. Доретта
лениво хлебнула несколько раз и задумалась.
– Фишенька, а верно ли люди говорят, что ты сам в бога не веруешь? – неожиданно
спросила она.
Фиша поперхнулся. Долго кашлял, вытирая рушником глаза.
– Ты слушай больше бабьей болтовни! – сердито буркнул он. – Я, Федора Васильевна,
придерживаюсь пословицы: бог-то бог, да и сам будь не плох. Если уж ты хочешь знать, я
тебе скажу: бог для дураков. Понятно? Давай второе...
2
Нина поправлялась. Чтобы не тревожить её нервы, Макора ни слова не говорила с
девушкой о случившемся. Разговор на эту тему начала сама Нина.
– Как мне теперь глаза людям показать, Макора Тихоновна? Сама не понимаю, что со
мной происходило. Сначала боялась огорчать маму. Думала, пусть, раз ей хочется, буду кре-
ститься, рука не отвалится. Потом этот мамин Фиша принёс Евангелие. Мама попросила
почитать. Стала читать, сначала странно было – и слог какой-то особый, и священное...
Притчи любопытные, вроде сказок, песни духовные... Читаю, а про себя смеюсь... Ну, а
потом в Ефимову молельню меня затащили... Там Ефим проповеди читает. На первой
проповеди меня хвалил, Христовой невестой называл, всем в пример ставил: «Вот, говорит,
среди вас есть голубица невинная, кроткая. Она своей верой, богопристойным своим
поведением в царство небесное путь устремляет. Следуйте за нею...» Мне тошно, чую, что
всё это фальшиво и нелепо, а вырваться отсюда уже не в силах. Будто в силках запуталась.
Товарищам в мастерской стыдно в лицо смотреть. По улице идешь, глаза совестно на людей
поднять. Хочется, в клуб пойти, с подругами встретиться, а на душе лихо. Сидишь дома. А
Ефим опять в проповеди меня. Получается, что я соблюдаю каноны секты. На работе всё из
рук валится, нормы не могу выполнить, брак пошёл. А Ефим белым глазом сверкает, на
молениях в меня перстом тычет: «Смотрите, она поступает истинно по-христиански».
Сколько раз появлялось желание покончить со всем этим, а сил не хватало. Когда пришел
