подруги.
Влюбился ли Юра, он этого не знал. Вернее, он убеждал себя, что его сердце твердо, как
серый булыжник, и недоступно для стрел амура. Ведь он не какой-нибудь мальчишка, а зака-
ленный морозами лесоруб, ему всякие нежности да фигли-мигли не к лицу. И если ходит он к
мосту через Болтушку, так только потому, что Нина – девушка развитая и с ней интересно
поговорить. Она много читает, любит классиков, увлекается современными романами. К тому
же, Пчелка зажгла в ней интерес к музыке. И когда Нина присаживается в клубе к пианино,
Юра слушает её игру с удовольствием. Он сидит, облокотясь на столик, полузакрыв глаза, а
она среди игры нет-нет да и взглянет на него. Он даже волнуется, как бы она не сбилась из-за
тех взглядов. Но всё это, конечно, ничего общего не имеет с влюбленностью. Могут же
парень с девушкой дружить и без всяких сиропных сладостей. Так думал Юра. А почему
порой даже в тот, совсем уж не подходящий момент, когда покорная его воле и силе вековая
сосна начинает медленно падать, содрогаясь пушистой вершиной, и ему бы следовало,
согласно правилам техники безопасности, отбежать в сторону, он забывал эти правила?
Правила забывал, а вспоминал вместо них Нину, и ввиду этого его напарнику Бызову
приходилось яростно кричать:
– Уходи, чего ворон считаешь!
Почему он может Наташу и Веру и всех Марусек и Клавочек не видеть хоть день, хоть
два, хоть тридцать дней подряд, а не увидев её, Нину, вчера, он сегодня будет весь день
ходить сам не свой?
Почему во внутреннем кармане Юриного пиджака, там, где он хранит комсомольский
билет, лежит маленькая любительская фотография – не чья-нибудь, не Сашина и не Машина,
а опять той же самой Ниночки, кстати сказать, не такой уж писаной красавицы?
Почему?.. Таких почему могут быть десятки, а ответа мы так и не получим, ибо Юра на
вопрос всё равно не ответит, а кто же другой ответить в состоянии?
С того времени, когда Юра впервые увидел «мальчишку в ватнике», прошел всего лишь
год, а ему кажется, что по этой тропочке у моста ходил он всегда и быть того не может, чтобы
перестал ходить. Мороз ли скрипит под ногами, вьюга ли бьет в лицо, или, наоборот,
весеннее солнышко косыми лучами пронизывает раскидистые кроны сосен, в привычный
вечерний час Юра Лычаков шагает мимо моста по откосу речки Болтушки, и остроязычные
сверстницы уверяют, что по его шагам они проверяют часы с не меньшей точностью, чем по
радиосигналам.
Сегодня вечер тих и ясен. Морозец пощипывает щеки. Юра медленно, с беспечным
видом проходит мимо моста раз, проходит другой, третий и четвертый раз. За ним с коника
крыши соседнего дома наблюдает озябшая, нахохлившаяся ворона. Наконец и она не
выдерживает, во все горло каркает и перелетает на трубу, поближе к теплу. Юра без интереса
смотрит на ворону, а сам думает: «Что же это такое? Долго ли мне тут бродить? Где Нина?
Где она? В самом деле, где она?» Трудно понять, что такое происходит на свете, если впервые
девушка вдруг вовремя не придёт. Сначала не веришь, смотришь на часы, прикладываешь их
к уху, напряженно вглядываешься вдаль. Потом начинаешь понимать, что ждать
бессмысленно, строишь тысячи догадок, ища причину. В сердце вместе с горечью возникает
беспокойство. Еле сдерживаешь себя, чтобы не пойти к ней домой. И вдруг неизвестно
откуда, вползает в голову ядовитая мысль, что это не случайно. О нет, не случайно не пришла
она сегодня. Ты тут ходишь, а она смеется над тобой... Что если она сейчас другому
показывает на тебя пальцем и говорит заливаясь: «Смотрите, шатается взад и вперёд...»
Наверно, так и есть, они легкомысленны, эти девчонки. Страдай, мучайся, а им и горя мало,
только хаханьки на уме.
В ту ночь Юра почти совсем не спал, так что Бызов назавтра даже спросил:
– Ты что, парень, не заболел ли? Лица на тебе нет...
Юра отмолчался. А следующую ночь спал он отлично, так как свидание состоялось и
виноватый Нинин вид заставил всё забыть и все простить. С тех пор и ещё случались
недоразумения, но каждый раз Нина мягко и легко рассеивала их. А вот чем дальше, тем всё
больше и больше беспокойство овладевало Юрой. Он стал замечать какие-то странные
перемены в девушке. Она становилась менее живой, начала поддаваться непонятной грусти,
иной раз смех её казался Юре искусственным, нарочитым. Она стала как бы избегать встреч,
отказывалась идти в кино, редко и неохотно подсаживалась к пианино. Юра ломал голову,
силясь понять, что с ней происходит. Спросил её как-то к слову, но она замкнулась,
прикусила губу и ушла, вяло попрощавшись.
2
Нина опять не появилась около моста. Третий день подряд! Не жестокость ли с её
стороны? Пересиливая свою мужскую гордость, Юра зашагал по измятой тракторами улице к
домику, где жила Нина с матерью. Странная всё-таки у Нины мать. Называет себя Дореттой,
хотя за глаза в поселке все её зовут подлинным именем – Федора. Одевается она не по
возрасту пёстро и, как говорят злые языки, «жалеет мануфактуры»: зимой она щеголяет
короткими рукавами и тонким капроном со стрелой на красивых икрах.
Вот и щитовой домик с двумя широкими окнами по фасаду, приземистый, будто
вдавленный в сугроб, с широкой толевой крышей. За морозным узором окна шевельнулась
тень. Может быть, Нина? А что Нина? Зачем ты, по какому праву к ней пойдешь без
приглашения, нежданный? Ноги сами прошагали мимо, потом они завернули обратно, но
тени на окне Юра не увидел. Так он и не узнал, дома Нина или нет.
А если бы узнал?
Если бы узнал...
Доретта оказалась в трудном положении. Всё чаще и чаще она стала замечать, что Фиша
начинает охладевать к ней. Уж давно он не приносил конфет в коробке, перевязанной розовой
лентой. Сколько этих лент хранится у неё в малом ящике комода и всё розовые! А
пополнения не поступает. И чулки с ажурными стрелками поизносились, а новых не видно.
Сам приходит редко. Когда же приходит, видно, что скучает. Отчего бы это? Доретта
вздохнула. Неужели перестала нравиться? Она нерешительно подошла к зеркалу. Нет,
опасения, пожалуй, напрасны. Любуясь собой, она приклонилась ближе к зеркалу и тогда
заметила лучики морщинок около глаз и близ уголков губ. И цвет волос не тот...
«Вот ведь каковы они, мужчины, – подумала Доретта, – пока была хороша, души не чаял,
в вечной любви клялся. А чуть заметил морщинки...»
Дверь скрипнула. Вошел Фиша. С ветру он был румян, как пион. Небрежно кинул на
кровать мерлушковую шапку. Мимоходом перед зеркалом поправил желтый галстук,
наклонился к Доретте, небрежно чмокнув её в щеку.
– Почему долго не был? – капризно надула та губки.
Фиша сел на табурет и, покачивая ногой, смотрел на блестящий носок калоши.
– Ты скучала, надеюсь?
Доретта обидчиво пожала плечами.
– Была нужда...
Фиша посмотрел на неё внимательно, встал, отошел к окну, картинно подбоченился и
сказал холодным тоном:
– Я должен говорить с тобой серьезно.
– Я тоже, – ответила она.
– О чем? – изумился Фиша.
– О том, что ты меня разлюбил...
– Ты, оказывается, наблюдательна...
– Так это правда? – готовая пуститься в слёзы спросила Доретта.
– Увы, правда, – вздохнул Фиша.
– Значит...
– Значит, нам, видимо, пора распроститься...
– Ах, так!
Лицо Доретты исказилось такой гримасой, что от миловидности не осталось и следа.
– Нет, это тебе так не пройдет, – еле выдохнула она.
– В чём реальность вашей угрозы? – усмехнулся Фиша.
– А в том... а вот в том...
Не найдя, что сказать дальше, Доретта всхлипнула, зарыдала и плюхнулась на кровать.
Фиша спокойно смотрел на неё, ногтем мизинца расправляя тонкую ниточку усов. И когда
