– А не лишне бы и отдышаться...
Они останавливаются около валежины, счищают с неё снег, садятся. Иван Иванович
извлекает из-за пазухи кисет.
– Ты нынче куришь ли, парнечок? Что-то я не вижу...
– Давно уж бросил. Много легче стало.
– Так-то так... Оно, конечно, как не легче...
Иван Иванович с аппетитом затягивается и заглядывает сбоку на начальника.
– Твоё-то нынче мнение какое, Фёдор Иванович, выполним дополнительное задание или
нет?
Синяков усмехается.
– Странный вопрос задает мастер начальнику. Выполним ли? Надо, так как же не
выполним…
Трёт переносицу.
– Вот людей бы ещё подбросили...
Иван Иванович кашляет от хорошей затяжки. Сквозь кашель пытается говорить.
– Людей-то уж неоткуда взять, начальник. Был я намеднись в Сосновке. Там коровы
ревут от голода, некому корму задать, все, вплоть до малышей, на лесозаготовках. А ты: ещё
бы подбросили...
– У нас-то тут, верно, резервов нет, – согласился Синяков. – А я хочу подальше
уполномоченных послать, в другие области. С райисполкомом согласовано, не возражают. И
из области добро получено. Не знаю вот, кого снарядить. Надо человека подбирать побойчее,
оборотистее, да и понахальнее.
Иван Иванович вспыхнул смехом.
– Ловкие ты, парнёчок, аттестаты даешь своим уполномоченным. Да тут и думать нечего.
По этой твоей анкете любой сразу скажет: посылайте Фишку. .
– А что, и в самом деле кандидатура. Он к тому же любит ездить, сам напрашивается на
командировки...
В тот же день Синяков оформил Фишке командировку, а через месяц он принимал его
чуть не с распростертыми объятиями: поездка оказалась удачной. Фишка привез с собой
группу завербованных. Правда, половина из них на той же неделе сбежала, но другая-то
половина осталась в Сузёме. Федор Иванович даже, вопреки протесту бухгалтера, оплатил
Фишке железнодорожный билет в купированном вагоне. И завхоз зачастил в дальние
командировки.
4
Узкоколейка, проложенная в глубь лесного массива ещё до войны, давно вышла из строя
и эксплуатировалась, только от времени до времени, когда удавалось залатать одряхлевшие
мотовозы и кое-как привести в порядок рельсовый путь. Возни всегда с этим было за глаза, и
производственный эффект пустяковый. Синяков поэтому не любил ходить в механические
мастерские, и там всё делалось без руководства, что бог на душу положит. И когда счетовод
конторы лесопункта Доретта, жеманная особа, привела к Синякову свою дочку, окончившую
школу фабрично-заводского обучения, с просьбой определить её в механические мастерские,
Синяков пожал плечами.
– Пусть идёт, только сладость там не велика...
– Специальность у Ниночки, товарищ начальник, такая, железная, слесарь она, куда же
ей в другое место?
– Железная, так ладно. Я не возражаю, пусть играет в железяки...
Доретта сделала начальнику глазки, на что он не обратил внимания. Она обиделась и,
уходя, хлопнула дверью. Случилось так, что он забыл сказать, чтобы Нину зачислили в
состав рабочих мастерских. Ей ответили там, что и самим скоро будет делать нечего, всё идёт
к упадку. Девушка расстроилась, вернулась домой в слезах. Доретта – к Макоре.
– Что же это такое делается, измываются над рабочим человеком, – запричитала Доретта,
едва открыв дверь. Макоры дома не оказалось. Машенька стала участливо расспрашивать,
что да почему. Доретта дала волю фантазии. Она так расписала дело, что вроде бы Синяков
потому не принял Нину на работу, что она, Доретта, отклонила его ухаживания.
– Видела, как он смотрел на меня маслеными глазами и облизывал губы, ровно кот перед
молоком. А мне нужен он, как собаке пятая нога. И не такие ухажеры у меня найдутся, да я
на них глазом не гляну. Так обманул: сказал примут, а сам дал приказ и близко не подпускать
к мастерской... Ежели рабочком не заступится за рабочего человека, я и дальше пойду, в
районе, а то и в области найду управу...
Маша очень расстроилась. Она пыталась успокоить Доретту, убеждая её, что та, наверно,
ошиблась, не может быть, чтобы Синяков оказался таким мерзким человеком. Доретта не
слушала.
– Ты его не знаешь, Мария Васильевна. Вот и всё. Такой, такой он и есть... Анфиса-то не
зря от него убежала...
Не выдержав Дореттиного напора, Маша пошла к Синякову. Тот долго думал, пытаясь
уразуметь, о чем идёт речь. Наконец, вспомнил, что давал обещание принять девчонку в
мастерские, да и забыл о нём. Неловко теребя ус, он стал извиняться перед Пчелкой.
– Затмение нашло, верно. Это, говорят, от старческого склероза случается такая заминка
памяти. Вы уж не попеняйте, товарищ Луганова. До вас, смотри ты, дошло дело, будь она
неладна, эта Доретта...
Маше самой было неловко перед Синяковым и, чтобы как-нибудь спрятать неловкость,
она спросила:
– Так можно Нину свести в мастерские?
Синяков засуетился.
– Конечно, какой разговор. Вот нате вам документ, ежели без него не обойтись...
Он вырвал листок из блокнота и написал записку. Маша пошла с Ниной в мастерские.
Там накололи записку на шило, торчащее из стены, указали Нине, где взять инструмент, и она
стала рабочим человеком.
5
Задумчивый, сосредоточенный, шагал по поселку Синяков. Он получил вызов в трест и
теперь денно и нощно готовил в уме нужные для отчета материалы. Кто знает, о чём там
спросят. С планом вроде на мази. Перерасходы не так велики, бывали и побольше. Ну,
техника используется так себе. Так у кого она в леспромхозах треста добро используется?
Соревнование в Сузёме есть. Особо беспокоиться будто нет причин. А всё же надо сто раз
обдумать и то и другое. Начальство всегда начальство. Ему иной раз такое в голову придёт, до
чего ты и вовек бы не додумался. Вот и узнай, чем оно заинтересуется...
Внезапно Синяков остановился, словно его ударили по глазам. Навстречу ему по
узеньким мосточкам шла Анфиса. Весёлая, румянолицая, из-под пухового платка выбились
белесые кудряшки, глаза светлые, будто прозрачные, а внутри горит нагловатый огонек. Она
не замедлила шаг, не свернула в сторонку, не опустила взгляд; так и прошла молча, словно не
заметив своего бывшего мужа, только вихлястее стала походка. Синяков видел, куда она
свернула, но не мог вспомнить, кто там живет. Маленький домик, калитка с надписью:
«Цъпная собака». «Почему через ять? – удивился Синяков. И тут же рассмеялся: Не всё ли
тебе равно, уважаемый товарищ, куда она пошла и почему цепная собака написана через ять.
Видно, им так лучше». Жена... Бывшая жена... Любил ли он её? Кто знает, кажется, любил.
Но вот прошагала мимо, и ему всё равно... Кабы всё равно, разве думал бы так?.. Синяков
поглубже нахлобучил шапку, будто хотел покрепче запрятать свои думы, и зашагал,
привычно раскачиваясь с боку на бок. Остановился около ларька, постоял, словно
раздумывая, махнул рукой.
– Девушка, налей-ко стакашек...
Анфиса постучалась у калитки, цепная собака тявкнула раза два, потом завиляла
хвостом, узнала. Щелкнули замки, и перед Анфисой открылась дверь.
– Своего встретила, – сообщила Анфиса, не успев поздороваться.
– Поленом он тебе в ноги не запустил? – ехидно спросил Ефим Маркович.
– Пусть попробует. Руки коротки.
– Про то вам знать, – смиренно потупился Ефим Маркович. – По какому делу, сестра
Анфиса?
Она бесцеремонно разделась, повесила на гвоздь шубку, пуховый платок, сняла валенки
и поставила их на печку, села на табурет, стала растирать ноги сквозь чулки.
– Намяла в дороге, портянки неловко навернула, что ли, – объяснила она. – По какому
делу, ты спрашиваешь? А на раденье пришла. Будет служба-то?
– Служба будет, как же, – благоговейно перекрестился Ефим Маркович. – А как жизнь
