Старые бараки все переполнены, а люди прибывают и прибывают. Всё больше женщины.
Галдят, суетятся, ссорятся – ничего, уживутся как-нибудь. Был бы народ, а дело постепенно
пойдёт. Как-то после полудня в окно постучал Васька Белый.
– Товарищ начальник, тебя Ваня-мастер зовет.
– Какой еще Ваня-мастер?
– Ну, Иван Иванович, неуж не знаешь? Говорит мне: «Пулей, Васька, лети, дело-то
срочное, всё равно будто военное. По ихнему-то, по-фронтовому, чепе называется. Меня хоть
и не взял военком, обманул, едри его корень, да я маленько-то смыслю, как чего по-
фронтовому называется...»
– Да что случилось-то? Болтаешь зря...
– И вовсе не болтаю, спроси кого хочешь, все скажут, что я даже устав нутряной службы,
почитай, наизусть выучил. Боевой устав пехоты, было, начал зубрить, да очки сломались,
надо бы склеить стеклышки-то. У тебя, Синяков, нету клею для стекольного склеивания?
– Нет у меня клею. А ты говори, в чём там дело.
– Дело-то? А в чём, видишь ли... Баба тут приехала одна, сезонница, с ребятами...
– С какими с ребятами?
– Да со своими. Двое у неё, один-то уж годиков четырех, а другому и двух нет...
– Что ещё за фокусы!
Синяков крупным шагом двинулся к поселку. Завидя его, встречные улыбались, а
миновав, прыскали. Новость распространилась уже по всему поселку: «Ребятишек на
лесозаготовку повезли...» Васька Белый, семеня за Синяковым, пытался, забежав сбоку, что-
то ему толковать, но тот отмахивался, и Васька делал обиженное лицо.
У входа в барак толпились женщины, стрекотали. При виде Синякова примолкли.
– Что у вас там? – спросил начальник.
– Семейства прибавилось...
– Уж и малышня в лес поехала.
– Скоро и грудные младенцы, наверно, будут кубики давать...
В бараке на топчане важно восседали, болтая голыми ногами, двое малышей, похожих
один на другого, с носами картофелиной. Мать суетилась около них, перебирала какие-то
тряпки, чего-то укладывала, другое развертывала.
– Здравствуйте, мамаша! – сказал Синяков.
Она от неожиданности охнула, обернулась.
– Здравствуйте...
И смутилась.
– Извините уж меня. Я тут со своими «мужиками»... Подвинься-ка, Мишенька, дай место
дяде сесть...
Мальчик послушно подвинулся по топчану. Синяков постоял в нерешительности, потом
сел.
– Ну, давай знакомиться, приятель. Тебя, значит, Михайлом, величают. А тебя?
– Меня Владиком...
– Привет Владику, – Синяков протянул ладонь. Малыш со всей серьезностью положил на
неё свою ручонку.
– Вот и добро, теперь знакомы будем. Вы что, лес заготовлять приехали?
– Мама будет заготовлять, а мы будем жить, – ответил Миша.
– А у меня будут кубики, – добавил Владик.
– Толковые мужики, – засмеялся Синяков и, обращаясь к матери, спросил:
– А у вас что – дома не с кем их оставить?
– Да кабы было с кем...
– Весёленькое дельце! Что, Иван Иванович, делать-то будем?
Мастер стоял в сторонке, молчал с видом полного недоумения. На вопрос начальника он
только повёл плечом, дескать, моё дело десятое, я мастер леса, а не нянька. Синяков подошел
к нему, сказал тихо.
– Вот что, надо попросить Макору Тихоновну, чтобы их в садик устроила. И придется
поискать, нет ли где отдельной комнатушки, не жить же им тут, в общем бараке...
5
В старых мужних шапках, в заношенных до дыр полушалках, в пестрядинных сарафанах
старинного домашнего тканья, уже видавших виды, в ватниках, будто в гофрированных
латах, бродили они в делянках по пояс в снегу, скопом кидались к упавшей лесине и терзали
её сучья с яростью неуёмной, накатывали бревна на сани то с песнями, то с плачем,
разводили костры и у огонька судачили, перемывая косточки дальним и ближним.
Поселковых женщин, знакомых с лесным производством, пришлось поставить бригадирами,
а некоторых и мастерами. Даже Машенька нашла себе дело в делянке: она стала
раскряжёвщицей, потому что, как утверждает Иван Иванович, во время своего болваночного
промысла она дотошно проштудировала инструкцию и нынче знает сортименты, почитай,
лучше всех в Сузёме. Показывая, как разделывать поваленное дерево, Иван Иванович не без
удовольствия спрашивал Машеньку:
– Марья, скажи-кось, из этой лесины пропса выйдет? Правильно, а рудстойка? Из
вершины, тоже правильно. А ну, пометь, где тут пиловочник... Добро... Вот, девоньки, так и
надо. Лесину разрезать не всё равно как, а с умом, с толком. К примеру, так же, как вы дома
сарафан себе кроите, – чтобы и в аккурат получился, и чтобы обрезков меньше осталось.
Понятно вам? Ну дак и ладно. Ты, Марьюшка, на примере им чаще показывай, понятственнее
будет. .
Женщины постигали эту лесную премудрость, иные с охотой и жаром, иные со смешком
да ухмылкой, но так или иначе в лесу работа кипела, стоял такой гам, что, если и водились в
трущобах волки, они поспешили убраться подальше от греха. Вечером женщины приходили
в бараки усталые, казалось, им больше ничего не надо, только бы добраться до топчана. А
отдохнут с полчасика, и уж неохота заваливаться спать. Вечера зимние длинны, а делом
заняться в бараке не так-то просто: на иной барак всего только одна, коптилка, тут тебе не до
шитья, не до вязанья, заплату на порванный рукав и то с трудом притачаешь. Вот и сидят,
скучают от безделья, тешат душеньку бабьими житейскими разговорами да сплетнями.
Всякое бывает.
Пчёлке дома не сидится, она по баракам ходит, в бабьи разговоры встревает, бабьи
докуки выслушивает. А приходит домой – восхищается.
– Какие женщины! Вы бы знали, Макора Тихоновна, какие женщины' Иные мужей
потеряли, дома у них всё рушится, заваливается, а ведь в лесосеку едут без слова, понимают:
это нужно для победы. А похвали её или, того хуже, посочувствуй, обидится, пожалуй...
Макора улыбается.
– Вот как тебе наши женщины понравились... На то они и северянки. Вот только ростом
чуть коротковаты, ну, да это не велик порок...
– Вечера бы у них, Макора Тихоновна, чем-то занять. Хоть читки, что ли, устраивать?..
В одну из таких бесед и возникла у Машеньки мысль организовать в поселке клуб.
Макора подхватила её.
Собрали женщин. Макора обратилась к ним со странным вопросом:
– Бабоньки, где мы с вами живём?
Женщины удивились столь наивному вопросу.
– Известно где, в лесу.
– То-то и дело, как в лесу, – поправила Макора. – Знаем лишь делянку да теплую печку.
Посплетничать в бараке – только и удовольствий. Хоть у колодца бы встретиться, да и
колодца-то нет. А что, если нам клуб свой устроить?
– Клуб?
– Ещё скажи: театр.
– Может, цирк сварганить, бабы?
Нашлись женщины, не забывшие клуба в старом ярмарочном амбаре на Погосте.
– Тебе, Макора Тихоновна, попредставляться захотелось? Смотри, чтобы топором не
зарубили, как тот раз Митя Бережной...
Девчата табуном около Макоры.
– Верно, верно, надо клуб. Сезон длинен, хоть попляшем, потопаем вечерами, и то
занятие. Зачинайте, Макора Тихоновна, мы всё поможем.
Нашлась поддержка и среди пожилых женщин.
– А что, девоньки, клуб-то бы и не мешал...
– Хоть на люди порой выйдешь...
Макора дала наговориться всем. Потом сообщила:
– У нас и музыканты есть. Вы и не знаете, что наша Пчелка в консерватории училась...
И пришла очередь ещё одному бараку, доживавшему свой век, преобразиться. Скопом
его чинили, скопом белили, скопом мыли и чистили. А когда первый раз собрались в клубе да
запели протяжные и голосистые старинные северные песни, многим пришлось прикладывать
конец полушалка к глазам.
6
Васька Белый, едучи с Погоста, всю дорогу разъяснял встречным, что он такое везёт.
– Не гроб ли у тебя, Василий? – спрашивали встречные, будто сговорясь.
