ныряя в бушующей стремнине. Егор стоял у конца штабеля, работал споро и весело,
покрикивал, поухивал, опуская бревно за бревном. Кепка оползла на затылок, волосы
разлохматились. Ворот расстегнут, под потной рубахой играет мускулами разгоряченное
тело.
На соседнем штабеле Митя Бережной. Увидев Егора, он кричит:
– Посоревнуемся, дядюшка! Кто кого...
– Держись! Не упади со штабеля, племянничек...
К полудню спустили на воду почти четверть всего запаса леса. На обед Егорова бригада
пристроилась за ветерком у подножья штабеля. Девчата из столовой притащили в вёдрах
дымящийся суп. Заработали мощные челюсти, заходили по мискам ложки. Аппетит на
воздухе волчий. А на штабеле работа не унимается. Обедающую бригаду заменяют
сменщики.
Вдруг над речным раздольем разносится отчаянный крик. Егор поднимает глаза и видит,
как от берега медленно отваливает барка с продовольствием и промтоварами. По прибрежной
рыжей траве, как змея, вьется конец лопнувшего троса. Разнесёт барку в щепки на
каменистых порогах. Раздумывать некогда, звать на помощь бесполезно. Егор пружинисто
вскакивает и, кинувшись к берегу, успевает захватить конец троса. С напряжением всех сил
упираясь ногами в землю, он наматывает канат на первый попавшийся пень. Трос
натягивается до звона, вгрызается в смолистую древесину. Егор не выпускает конец,
чувствуя, что ладони начинают гореть, ноги глубоко уходят в вязкую глину, а в глазах
темнеет.
На палубе барки кружится Васька Белый – в холщовых штанах и такой же рубахе, с
льняными волосами, развевающимися на ветру. Он неистово кричит:
– Держи ты, держи, Егорко, какого лешета! Утопим ведь барку-то, разобьет на бурунах,
как миленькую... Вот тебе и чай с сахаром... И меня погубишь, Ваську Белого, где такого
другого возьмешь. Мужики, помогите ему...
С большим трудом барку задержали. Опасность миновала. Егор в изнеможении
опустился на землю. Лицо сделалось серым, дышалось тяжело. Прибежала фельдшерица.
Принесла носилки. Егор отказался лечь на них. Поднялся. Пошатываясь, зашагал к посёлку.
Глава тринадцатая
ВСТРЕЧИ НА ГОРОДСКИХ УЛИЦАХ
1
Пароход пришел в Архангельск рано утром. Макора стояла на палубе и с волнением
рассматривала незнакомый город, такой необычный и своеобразный. На середине реки
покачивались, будто в глубокой дреме, тяжелые морские пароходы. Они показались Макоре
огромными. Несмотря на рань, вокруг сновали портовые буксиришки, юркие катера, стучали
выхлопами моторные лодки. Да сколько их тут! И как не столкнутся друг с другом, как не
запутаются?
Гудок парохода прокатился над рекой, отдался эхом сначала на правом берегу, потом на
левом. Город тянулся по берегу, и не было ему, казалось, ни начала, ни конца.
Пароход сделал широкий разворот и пристал к деревянной, измочаленной бортами судов
стенке. Пассажиры хлынули к выходу. Там, за калиткой, вдоль перил, стояли встречающие.
Макару никто не встречал. Она дошла по дощатому настилу до вокзала и остановилась в
нерешительности. Куда идти? Где-то на Поморской улице живет земляк, сосед, у него бы
можно остановиться на первых порах. Но как найти эту Поморскую? Она, видимо, у моря,
где-нибудь далеко. Мимо вокзала нет-нет да и пробегали с резким трезвоном трамваи.
Макора видела их впервые. Пассажиры все вышли, площадка около вокзала опустела. А
Макора всё стояла, чувствуя, что начинает уже зябнуть.
Подошла женщина с медной бляхой на груди и с метлой в руке.
– Девушка, ты что тут на ветру дрожишь?
– Не знаю, куда пойти.
– Иди хоть в вокзал там потеплее.
– Мне бы остановиться где...
– Ступай в дом крестьянина – вон, напротив.
В доме крестьянина свободных мест не нашлось. Макора стала искать Поморскую улицу.
Она оказалась близко. Но и тут постигла неудача: земляк с семьей уехал в отпуск, и квартира
была закрыта на замок. Куда податься? Макора связала веревкой котомку и корзинку,
перекинула через плечо и двинулась вдоль по улице Павлина Виноградова. Поклажа была
нелегкой, пришлась много раз перекладывать с плеча на плечо. Веревка сильно резала. До
Дома Советов Макора добралась с трудом. В вестибюле с облегчением сбросила багаж.
Спросила милиционера, где обком комсомола. Оказалось, что ещё рано и никого из
работников обкома нет.
Сидя на багаже, Макора задремала и проснулась лишь тогда, когда милиционер потряс её
рукав.
Нерешительно, смущаясь, заходила Макора в комнату, думая: «Есть им время возиться со
мной, на квартиру устраивать. Много нас таких тут, поди, ездит». Но оказалось же очень
просто: обкомовская девушка куда-то позвонила и сказала, что надо ехать в общежитие
лесотехникума – там устроят на ночлег. Выйдя в коридор, Макора взглянула на табличку,
прибитую к двери: «Приёмная секретаря обкома».
«Неужели эта девчушка – секретарь обкома, такая молоденькая, совсем ребёнок?» –
подумала Макора.
В техникуме сказали, что курсы будут проходить в лесотехническом институте. У
Макоры захолонуло на сердце: думала ли она в своем Сузёме, что попадет в институт.
Новая курсантка приоделась, старательно взбила кудряшки на лбу, украдкой взглянула в
зеркальце. К институту подходила с бьющимся сердцем. Большое белое здание показалось
необычно торжественным: вход выдался полукругам, двери высокие, тяжелые. Подъезд весь
обсажен кустами. Они чудно подстрижены, словно по нитке. За чугунной решеткой, среди
зелени, памятник. Макора подошла поближе, прочитала на цоколе: Ломоносов. Подивилась
на крылатого гения, подающего Ломоносову лиру. Странной ей показалась фигура великого
ученого, закутанного в тогу. Но она подумала: «Наверно, так величественнее».
Занятия начались с опозданием: не все курсанты приехали вовремя. В большой светлой
аудитории было пустовато. Макора слушала лектора и думала: «Наверно, это профессор,
может, знаменитый. И вот он учит меня, приехавшую из Сузёма. Как мне понять и не забыть
те премудрости, которые он объясняет?» Но увы, не всё она понимала и приходила в ужас от
того, что почти ничего не запоминалось.
«Голова-то, видно, у меня, как решето, насквозь всё проходит. Вот проболтаюсь тут без
толку, ничего не запомню. Как потом домой вернусь? Скажут: профессора тебя учили. Чего
узнала, выкладывай. А мне и выкладывать нечего. Срам-то какой!»
В перерыв она послушала, о чём говорят другие, и стало легче на душе. Не она одна
такая бестолковая.
Вторая лекция показалась более доходчивой. Профессор (теперь уже другой) говорил не
очень гладко, а понималось лучше, потому что говорил он о знакомом – о лесе. Макора
видела: многие что-то записывают. Она тоже пыталась записывать, но ничего не получилось:
пока одно пишешь, другое пропустишь, и концы с концами не связываются. Закрыла блокнот.
Уж какая ни есть память, а всё лучше, нежели возиться с карандашом.
На третьей лекции стало тянуть в дрёму, голова отяжелела, занемели ноги и руки, начало
уставать всё тело. Хоть бы высидеть до конца! Никогда не думала, что сидя на стуле, можно
устать, а выходит, как ещё можно. Так не устанешь не только в кухне у плиты, но и в делянке
с топором и пилой. Но когда вышла после занятий на свежий воздух, всё прошло. И в душе
появилось новое ощущение, какого раньше не бывало: «Я иду из института, узнала много
важного, чего не знала до этого, и ещё буду узнавать и узнавать».
Теплый вечер разливался над городом. Река и небо светились мягким сиреневым светом.
И трамваи не столь сильно грохотали, как вчера.
Макора уже знала, где садиться на трамвай и где выходить, чтобы попасть в общежитие.
Город стал не таким чужим, как показался при первом знакомстве. Доехала на трамвае до
