через бревно и, ни слова не говоря, поднял над Фишкой мешочек с солью.

Семён Бычихин схватил Егора за рукав.

– Что ты, парень, Христос с тобой, одумайся...

Фишка крикнул по-заячьи, увернулся от удара и побежал к: дому, голося на всю округу.

Бережной обвел всех невидящими глазами, тряхнул рукой, освободил рукав из

Семёновой горсти и направился по дороге к Сосновке.

3

По-разному люди думают. У одних дума, что весенний ручеёк бежит, легко и быстро

перебирается с камушка на камушек„ позванивает струйкой. У других – будто широкая река,

течет просторно, плавно, уверенная в себе, гордая глубиной и полноводьем. Третьи думают,

словно жернова ворочают. Их дума похожа на пруд: сперва вода копится, помаленьку,

потихоньку, поднимается, заливает берега, тяжело напирает на плотину и уж когда

переполнит запруду, с шумом-грохотом обрушивается на лопасти мельничного колеса.

Первых зовут легкомысленными, вторых – рассудительными, третьих – тяжкодумами. Егор

был тяжкодумом. И Платонидина злая напраслина, ловко пущенная по миру, оказалась той

каплей, которая переполнила пруд. Не поверил ей Егор, как не верил всем сплетням и

наговорам о Макоре. Но жернова-думы заворочались медленно-медленно, грузно-грузно в

одном направлении. Что же, в самом-то деле, век так ходить вокруг неё, поклоны класть?

Пусть люба, пусть пригожа, а мы-то что сами – в рогоже?

А пока со скрипом и стуком ворочались Егоровы жернова-думы, в это время Платонида

развила бурные хлопоты. Со всех сторон начали окружать Егора, оплетать его святошины

сети. Не сама, а через других Платонида настроила Егорову мать. Это было нетрудно, потому

что старухе и самой хотелось, чтобы сын забыл Макору и женился на другой. Мать чаще и

чаще стала заводить разговоры с сыном о женитьбе. Называла и прихваливала Параню, девку

видную, дородную и не без приданого.

О Паране Егор слышал и от других, сном-делом не ведая, что это не без Платонидиных

наветов. Незаметно для себя он стал подумывать о ней. Параня, Параня! С Макорой её не

сравнишь, и Егора совсем к ней не тянет. Но старики, может, и вправду врут, что поживётся –

слюбится.

Встретится Параня на улице, поклонится чиннехонько, потупит глаза, покраснеет. И на

посиделках случайно ли, нет ли довелось Егору сидеть рядом с ней и раз и два. Иногда и

сама Параня заходит в Егорову избу то за дрожжами для стряпни, то за утюгом. А то соли

взаймы попросит: «Уселись ужинать, хвать – а соли-то и нет». Иной бы удивился: пришла за

солью, дома ужин ждет, а она с Лушей ленты перебирает битый час, броши примеривает, на

Егора ласково поглядывает, не спешит домой. Егору невдомек девичья хитрость, он сам

хитрить не умеет и других на свой аршин меряет.

Недавние холостяки-приятели, теперь уже женатые мужики, иногда при встречах,

бахвалясь прелестью семейной жизни, в шутку жалеют Егора, сочувствуют ему и намекают,

что одна только в небе луна, а невест – полон насест. Егор привычно отшучивается, говорит,

что не питает к женатым зависти. А невест найдется, стоит лишь поискать... Так говорит, а

сам думает о Макоре. Может, свата к ней послать? У самого ничего не выходит, так не

поможет ли сват?

4

Егор пришел к Анне Прохоровне, Митиной матери. Помялся у притолоки, походил по

избе, прислонился к печному кожуху. Анна Прохоровна чистила картошку. Через плечо она

оглянулась на позднего посетителя.

– За делом каким-то, чую, Егорушко...

Он водил ладонью по печной щеке, горячей, неровной, переступал с ноги на ногу.

– Дело небольшое, Анна Прохоровна. Не сходишь ли ты свахой? Жениться задумал.

От неожиданности Анна Прохоровна уронила картофелину, повернулась на стуле.

– В добрый час, в добрый час, Егор Павлович! От хорошего человека и свахой быть

хорошо. К кому идти-то, сокол?

Она ждала, что услышит ответ: к Паране. Ещё вчера об этом был разговор с Егоровой

матерью, и та прямо называет Параню невесткой. Да и Анне Прохоровне казалось, что

Параня – самая пара Егору. А он ответил:

– К Макоре.

Анна Прохоровна закашлялась, стала искать в ведре недочищенную картошину, поджала

губы.

– А мать-то как, Егорушко, согласна?

– Не она ведь женится, я вроде бы женюсь...

– То так... Приданое-то просить ли? Да много ли просить-то? – не без насмешки

спросила сваха.

– Три воза соломы да фунт пелёвы, – пошутил Егор. – Не с приданым жить, Анна

Прохоровна, ты о нём не пекись. Так сходишь ли?

– Что делать, схожу уж. Не чужой ты, как не уважить...

Огрофена сразу поняла, зачем пришла соседка, не по будням принаряженная, не по-

всегдашнему чинная.

– Заходи-ко, заходи, соседушка. Садись да хвастай, – захлопотала Огрофена.

Анна Прохоровна отвесила поясной поклон, ответила:

– Пришли не гости гостить, не беседки сидеть. Нам велено доброе слово сказать, о

хорошем спросить.

– Спроси-ко, не куражься, ответ дадим, не покуражимся.

Пока они так вот, по старому обычаю переговаривались, в избе появилась Макора.

Увидев принаряженную гостью, стоящую, опираясь рукой на голбец, она всё поняла,

покраснела и вопросительно посмотрела на мать. Та кивнула дочери, мол, уйди в кут. Макора

пожала плечами, но послушалась матери. Сватовство продолжалось. Макора сидела за

занавеской и боялась, что не выдержит, засмеётся. Её сватают, дикость какая! Но когда она

услышала имя Егора, будто кто её подстегнул, не могла усидеть на месте.

– Он сам вас послал, Анна Прохоровна? – тихо спросила она.

– Сам, Макорушка. Кто же ещё пошлет, – ответила сваха, потеряв тот торжественный

тон, коим было начато сватовство. Огрофена делала дочери знаки, но та не обращала на них

внимания. Еле сдерживая себя, она подошла к свахе:

– Скажи ему, Анна Прохоровна, так... Скажи ему... «купцу» вашему... Как это в

сватовских прибаутках говорится? «Не по купцу товар, не по товару купец». Так вот и

передай...

С непокрытой головой, резко стуча каблуками, Макора выбежала из избы. Огрофена

сокрушенно зажевала губами.

– Что с ними сделаешь, с нынешними девками! Сами себе хозяйки.

Анна Прохоровна тоже пригорюнилась, села на приступок.

– Своевольные стали. К добру ли, не знаю.

– Жить-то им, сватьюшка...

Обе старухи долго судачили о житье-бытье, о новых, совсем не понятных порядках.

Сватанье так и не состоялось.

Анна Прохоровна жалостливо смотрела на Егора, принеся ему отказ. Старалась утешить.

– Ты не горюй, Егорушко, не клади близко к сердцу. Я тебе такую высватаю, век будешь

благодарить. Найду невесту, что телом добра, лицом баска, а в мужний дом не в рямках1

придет, от приданого сундуки ломятся.

– Где тебе такая подвернулась, Анна Прохоровна? Вроде у нас эких и девок-то не

водится. Не из-под Устюга ли привезти норовишь? – горестно посмеивался Егор. – На

сундуках, кабыть, женить меня собрались, а не на девке...

– Будет девка, Егорушко. Чем худа Параня, Олексина внучка? Про неё я думаю, тебе её

взять советую. Возьмешь ли?

– Как не возьмет! – ответила за сына Егорова мать. – Лучше и искать не надо. Иди-ко,

благословясь, сватай...

В этот день кожам Ефима Марковича досталось от Егоровых, могучих рук. Он мял их

так, что хозяин даже пожалел – не работника, конечно, а кожи.

– Ты бы полегче малость. Так и порвать немудрено. Вовсе сказать, не хуже медведя...

5

Макора встретила Егора на улице, скромно поклонилась.

– Здравствуешь, Егор Павлович.

– Доброго здоровья, Макора Тихоновна.

Она проходит, голова прямо, спокойная, равнодушная. Только глаза прикрыты

ресницами, не посмотреть в них Егору. И хорошо, что не посмотреть...

1 Рямок – лоскут, тряпка.