Роджер замолчал.

– Когда это было? – спросила она. – Когда ты был маленький?

– Да, – ответил он.

И опять Вирджиния почувствовала, что он увиливает. Ведь даже в ее детстве – а она была моложе его – молоко развозили на лошадях. Она помнила, как цокали копыта на рассвете, когда все еще спали. Но, может быть, в другом городе было по-другому, предположила она.

– Кажется, Дора говорила как-то, что ты женат.

– Господь с тобой! – казалось, ужаснулся он.

К ним, вытирая руки тряпкой, подошел служащий заправки в коричневой форме.

– Вам помочь?

– Будьте добры, можно на пару секунд воспользоваться вашим гидравлическим домкратом? – попросил Роджер.

– Зачем?

– Потому что моим бамперным домкратом весь этот груз – да еще на багажнике – не поднять. – Теперь его голос звучал подобострастно, унизительно угодливо – такого ей не приходилось слышать никогда. – Ну пожалуйста, будьте хорошим парнем.

Служащий пожал плечами и отошел. Роджер тут же выскочил из машины и помчался за гидравлическим домкратом, который успел заметить ранее. Вскоре он вернулся, таща его за собой.

– Хочу поставить запасную шину на заднее левое, – пояснил он Вирджинии. – Всего пару секунд, ладно?

Домкрат скрылся под автомобилем. Она открыла дверь и ступила на тротуар.

Стоя на четвереньках, он подталкивал домкрат под заднюю ось. У Вирджинии возникла странная уверенность в том, что, как бы глупо это ни казалось, он проделывает все это специально для нее, а не потому, что ему действительно нужно заменить шину. Таким косвенным образом он хотел что-то донести до нее.

Может быть, он так демонстрирует свое мастерство, подумала она. И хотя Вирджиния не очень в этом разбиралась, даже для нее было очевидно, что у Роджера не очень хорошо получалось: сначала он не мог установить домкрат на правильном месте, потом долго пытался разобраться, как работает сам домкрат, и, наконец, когда задняя часть машины начала подниматься, никак не мог снять колпак. Поискав вокруг, он нашел отвертку, принадлежавшую заправке «Тексако». Действуя ею как рычагом, он сковырнул колпак, и тот лязгнул о землю. Тем временем подошел служащий. Вместе с Вирджинией он стоял и молча скептически наблюдал за происходящим. Ей было приятно, что работник станции стоял рядом и был того же мнения, что она.

Роджер тем не менее не терял бодрого расположения духа. Он орудовал гаечным ключом и бросал на землю рядом с собой одну за другой гайки, болты и что-то еще. Колесо, наконец, отвалилось. Он прислонил его к крылу и поднял запасную шину, чтобы поставить ее. Сгорбившись над своими худыми коленями, потея и кряхтя, он бился, пока работник не пришел все-таки ему на подмогу. Когда первый болт был прикручен, работник удалился, и Роджер закончил работу сам. Радостно повернувшись к ней, он спросил:

– Как ты считаешь, доеду я до Калифорнии?

– Думаю, доедешь, – ответила она.

Он поблагодарил работника – уж слишком расшаркивается, подумала она, – и вскоре они снова были в пути. Роджер рассказывал какую-то длинную историю, случившуюся с ним и Ирвом в тридцатые годы, но она не слушала, а размышляла, пока вдруг не поняла: заменой шины он хотел показать ей, что не способен добраться до Калифорнии, что его на это не хватит. Может быть, он даже сам не осознавал этого.

Вместе с этой мыслью на Вирджинию волной накатило новое чувство, что-то похожее на нежность. Теперь ей стало ясно, что из него можно лепить все, что угодно. Сидя за рулем собственного автомобиля, он ждал указаний от нее: на самом деле он вез ее не в парк Рок-Крик. У него не было никакой конкретной идеи, никакого плана, только желание быть с ней. И так он ехал, поворачивал, ждал перед светофорами, непрестанно болтая, но так ничего и не сказав по сути. А ведь он скрывает все хоть сколько-нибудь важное о себе, подумала она. Задавать ему прямые вопросы бесполезно, потому что в ответ она услышит выдумки, небылицы, как про его подвиги на Тихом океане. Но он делал это не для того, чтобы произвести на нее впечатление, он не хвастался, а просто заполнял паузы.

В целом она нашла его милым. Ну и пусть несет околесицу. Ее от этого не убудет.

– У тебя есть знакомые в Калифорнии? – спросила она.

– Есть, – ответил он. – У меня полно приятелей на Побережье, в районе Лос-Анджелеса. Там сейчас все развивается, можно хорошо заработать.

– Ты там бывал?

– Ну конечно.

– А я ни разу.

– Я отвезу тебя.

Она ничего не ответила. А он не стал повторять. Но после этого она вдруг снова почувствовала то же, что и при первой встрече с ним, когда обнаружила, что он выпил вино, принесенное ею на вечеринку.

– Тебе стоило бы повидать кого-нибудь из этих воевавших, – сказала она, дрожа от какого-то смутного внутреннего возмущения; ее почти трясло. – Страшные ожоги, раны. Их заново нужно учить двигать ногами и руками, как детей, им все нужно начинать с нуля. Те, кто там не побывал, просто не понимают, как это ужасно. И они поступают каждый день, их толпами привозят с разных тихоокеанских островов. Люди смотрят кинохронику, а там показывают только, как пушки стреляют да высаживаются войска. Никто не видит всей этой жути, каково это на самом деле. Кажется, что это увлекательно, как рассказы о приключениях. Как то, о чем пишут в журналах. Материалы тщательно отбираются.

– Так и есть, – согласился он, но как-то вяло. – Здесь, в Штатах, у людей странное представление обо всем этом.

– Я вижу их каждый день, – сказала Вирджиния, и после этого нечего больше было сказать.

Но она позволила ему покатать ее. Прежде всего ей было любопытно узнать, правда ли он собирается уехать этим вечером или же вся эта история с Калифорнией взбрела ему в голову как оправдание нагруженной машины. Может, он просто переезжает с одной квартиры на другую, подумала она. Или перевозит эти коробки и тюки на хранение к Раттенфангерам. То, что он куда-то перемещается, было очевидно по тому, как он неслышно расхаживал без обуви по квартире Раттенфангеров, роясь в их шкафах, по тому, что купил их автомобиль и везет свои пожитки. Может быть, ей попался бродяга, странствующий в поисках работы? Девочкой, когда она росла в Мэриленде, она видела, как мать прогоняла бомжей от парадных ворот – случалось, что они проникали во двор, чтобы съесть свой сэндвич и выпить кофе, спрятавшись на ступеньках черного хода, и потом продолжить свои скитания. Однажды какой-то бродяга оставил недоеденный сэндвич, и мать велела ей немедленно выбросить его в мусорный бак и вымыть руки. Вирджиния скормила сэндвич собаке.

Ну да, он бродяга, решила она. Но образ бродяги слился в ее представлении с веселым лицом Тома Сойера, отправляющегося в путь с узелком на палке через плечо, уместив все свое имущество в – что же это было? – красный носовой платок, такой большой, из тех, которыми пользовались нюхальщики табака. Танцующего на дороге… С голубыми глазами и открытой улыбкой. Поющего, болтающего, мечтающего, скачущего на одной ноге.

И, между прочим, собака не сдохла. Вирджиния глаз с нее не спускала, опасаясь, не подложил ли бомж в сэндвич яду. Или она боялась микробов? Давно это было, уже точно и не вспомнишь.

Обложенный коробками, Роджер Линдал продолжал что-то рассказывать. Она стала слушать. Речь шла о телевидении. В послевоенном мире телевидению суждено превратиться в гигантскую индустрию, и Роджер увлекся телевизионной электроникой и конструированием. Одному его приятелю, имени которого он не назвал, удалось создать развертывающее устройство с увеличенным количеством строк – или с уменьшенным: ей было не уследить за ходом повествования, потому что Роджер тараторил взахлеб, торопясь дойти до конца истории. Он говорил сбивчиво, с жаром, задыхался, как будто ему приходилось бежать, чтобы донести до нее свои мысли, словно ему только что явилось нечто удивительное. Ей представилось, как он спешит куда-то по снегу, как его ноги-жерди отмеряют версты по полям Мэриленда. В ее воображении этот худой суматошный человек стал частью пейзажа, проплывавшего мимо них в окнах автомобиля. Приглядевшись, Вирджиния обнаружила, что он завез ее в центр города, недалеко от Приливного бассейна, и, встрепенувшись, радостно ахнула. Он тотчас замолчал, как будто его выключили. Для нее в Приливном бассейне и здешних деревьях было что-то таинственное; они сохраняли в самом центре города атмосферу сельской местности, как бы показывая, что здешний ландшафт нельзя вытеснить окончательно. По правде говоря, она побаивалась этого места: здесь, у морского побережья, суша была изрезана водными путями и заводями, все здесь было: каналы, реки и ручьи, сам Рок-Крик и, конечно же, Потомак. Когда она оказывалась на берегу Потомака, поток воды совершенно уносил ее из настоящего времени в другую реальность: река и современный мир в ее представлении были несовместимы.