– Может, пройдешь, дорогая?

Ей казалось естественным, что невеста сына должна зайти в дом; она придерживала дверь, но Мэри Энн стояла на месте.

– Нет, – сказала она. У нее не было времени. Она была загнана в угол необходимостью действовать. Черт подери, подумала она, машины нет. Гараж Гордонов был пуст, значит, Дейва не было. Что ж, пусть так.

– Кто там? – прозвучал радушный голос Арнольда Гордона, а вслед за голосом явился и он сам – с газетой и трубкой в руках, в тапочках на босу ногу. – Мэри, да проходи же; что с тобой, чего ты там стоишь?

Пятясь вниз по лестнице, она сказала:

– Дейва же дома нет? Впрочем, неважно. Я просто хотела узнать.

– Неужели ты не зайдешь? Не порадуешь стариков? Мэри, послушай, может, угостишься тортом с мороженым и мы поболтаем?

– Мы тебя так давно не видели, – добавила миссис Гордон.

– До свидания, – сказала Мэри Энн.

«Дорогая, – подумала она, – эта новая яйцерезка просто чудо. Обязательно возьмите ее, когда вы с Дэвидом заведете хозяйство. Дату еще не назначили? Положи себе еще мороженого».

– Дейв на собрании Молодежной торговой палаты, – сказал Арнольд, выходя на крыльцо. – Как твои дела, Мэри? Как родители?

– Хорошо, – сказала она, притворяя калитку. – Если спросит, я в «Корольке». Он знает.

Засунув руки в карманы, она пошла в сторону «Ленивого королька».

В баре столбом стоял дым; было не протолкнуться – всюду беспорядочно толпилась подвыпившая публика. Она протискивалась меж столиков, между людьми, сгрудившимися возле эстрады, – к пианино.

За ним сидел Пол Нитц – пианист, игравший в перерывах между выступлениями. Откинувшись, он уставился в пространство – худой, косматый блондин с потухшей сигаретой во рту – и ударял по клавишам длинными пальцами. Не выходя из своего транса, он улыбнулся девушке.

– Послышалось мне, – чуть слышно напел он. – Бадди Болден сказал…[2]

В музыкальную ткань он тут же вплел отголосок старого мотива дикси. Обработанная и оборванная ниточка затерялась в основной теме – би-боповой композиции «Сон».

Несколько фанатов, собравшихся возле фортепьяно, вслушивались в бормотание Нитца. Полуприкрыв глаза, он кивнул одному из них; на лице слушателя изобразился ответ, и оба понимающе закивали.

– Да, – сказал Нитц, – думаю, я слышал его так же ясно, как теперь вижу тебя. Хочешь новость, Мэри?

– Какую? – спросила она, облокачиваясь на пианино.

– Нос течет.

– На улице холодно, – сказала она, потирая нос краем ладони. – Он будет петь? Скоро?

– Холодно, – эхом отозвался Нитц.

Он кончил играть, и его немногочисленные поклонники отшвартовались от фортепьяно. Основная публика терпеливо ожидала начала выступления возле эстрады.

– Тебе-то что? – спросил он. – Тебя здесь уже не будет. Малолетка. Мир полон малолеток. А когда я играю, тебе не все равно? Ты приходишь послушать меня?

– Конечно, Пол, – отозвалась она с симпатией.

– Я – прореха. Еле слышная прореха.

– Точно, – сказала она, усаживаясь рядом с ним на банкетку. – А иногда и вовсе неслышная.

– Я – музыкальная пауза. Между великими моментами.

Она немного успокоилась и оглядывала бар, присматриваясь к посетителям, прислушиваясь к разговорам.

– Хорошая здесь компания сегодня.

Нитц передал ей остатки своего потухшего косяка.

– Хочешь? Возьми, преступи закон, пади на самое дно.

Она бросила косяк на пол.

– Я хочу с тобой посоветоваться.

Все равно она уже здесь.

Вставая, Нитц произнес:

– Не сейчас. Мне нужно в туалет. – Он двинулся неуверенной походкой. – Сейчас вернусь.

Оставшись одна, Мэри без энтузиазма бренчала по клавишам и ждала, когда Пол вернется. С ним ей, по крайней мере, было спокойно; она могла спросить у него совета, потому что он ничего от нее не требовал. Увязший в собственных навязчивых идеях, он делал короткие перебежки от «Королька» к своей однокомнатной квартире и обратно, читал вестерны в бумажных обложках и конструировал би-боповые композиции на фортепьяно.

– А где твой дружок? – спросил он, вернувшись и усаживаясь рядом с ней. – Ну, тот парнишка в спецовке.

– Гордон. Он на собрании Молодежной торговой палаты.

– А ты знаешь, что я когда-то состоял в Первой баптистской церкви города Чикала, штат Арканзас?

Прошлое Мэри Энн не интересовало; порывшись в сумочке, она достала вырезанное из «Лидера» объявление.

– Вот, – сказала она, подсовывая его Нитцу. – Что скажешь?

Прежде чем вернуть ей объявление, он невероятно долго изучал его.

– У меня уже есть работа.

– Да не тебе. Для меня. – Она в нетерпении убрала листок и закрыла сумочку.

Это определенно был новый магазин пластинок на Пайн-стрит; она обратила внимание, что там идет ремонт. Но до завтра она не могла пойти туда, и напряжение начинало ее утомлять.

– Я был добрым прихожанином, – продолжал Нитц, – но потом отвернулся от бога. Это случилось совершенно внезапно. Я был среди спасенных, и вдруг… – он фаталистически пожал плечами, – что-то подвигло меня подняться и отвергнуть Христа. Все это было очень странно. Еще четверо прихожан последовали за мной на алтарь. Какое-то время я разъезжал по Арканзасу, выступал с антирелигиозными проповедями. Бывало, я шел по пятам за караванами Билли Санди[3]. Я был эдакий скоромный Нитц.

– Я пойду туда, – сказала Мэри Энн, – завтра утром, раньше всех. Там просят позвонить, но я знаю, где это. С такой работой я отлично справлюсь.

– Это точно, – согласился Нитц.

– И смогу разговаривать с людьми… вместо того чтобы сидеть в офисе и выстукивать письма. Магазин пластинок – отличное место; постоянно что-то происходит. Все время что-то случается.

– Тебе повезло, что Итона сейчас нет, – сказал Нитц. Тафт Итон был владельцем «Королька».

– Я его не боюсь.

Через комнату пробирался негр, и, сидя на банкетке возле пианино, она вдруг вся встрепенулась и распрямилась. И забыла о присутствии Нитца, потому что явился он.

Это был крупный мужчина с иссиня-черной кожей, очень блестящей и – как ей представлялось – очень гладкой. Сутулый и мускулистый, он тяжело двигался; в нем угадывалась личность простая и сильная; глядя на него, она улавливала его флюиды даже издалека. Волнистые густые волосы с маслянистым блеском; солидная шевелюра, требующая тщательного ухода. Он кивком поприветствовал несколько пар, поклонился людям, ожидающим возле эстрады, и прошел – целая гора собственного достоинства.

– А вот и он, – сказал Нитц.

Она кивнула.

– Это Карлтон Б. Туини, – добавил Нитц, – певец.

– Какой большой, – сказала она, не спуская с него взгляда. – Боже мой, ты только посмотри. – Она жадно пожирала, ощупывала его глазами. – Да он же грузовик может поднять.

Прошла уже неделя; она заприметила его шестого числа, в день, когда он давал свой первый концерт в «Корольке». Он, говорили, приехал из Ист-Бэй, где выступал в клубе «Эль Серрито». Все это время она изучала, оценивала, поглощала его издали, как только могла.

– Все еще хочешь познакомиться? – спросил Нитц.

– Да, – сказала она и вздрогнула.

– Да ты сегодня точно под хмельком.

Она нетерпеливо пихнула Нитца локотком.

– Спроси его, не хочет ли он посидеть с нами. Ну же – прошу тебя.

Он подходил к пианино. Он узнал Нитца, и тут его огромные черные глаза остановились на ней; она почувствовала, что он увидел ее, принял во внимание ее присутствие. Она снова вздрогнула, как будто ее окатили холодной водой. На мгновение она закрыла глаза, а когда открыла – его уже не было. Он прошел дальше с коктейлем в руках.

– Привет, – не слишком убедительно начал Нитц, – присаживайся.

Туини замер.

– Мне нужно позвонить.

– На секунду, чувак.

– Не, нужно пойти позвонить, – в голосе его слышалась усталая важность. – Есть, знаешь ли, неотложные дела.