Никаких стрелок или разветвлений, одноколейка. Платформа под покатой крышей. Два фонаря, домик с темными окнами, у стены скамейка с отломанной спинкой. Щит, но надпись — всего несколько букв — Юлиан не мог прочитать.

Он выбрался на платформу, добрел до скамейки и сел. Боль ушла. Ветер тоже стих, Юлиан больше ничего не чувствовал. «Тебя еще кое-что ждет впереди». Кто это сказал?

Юлиан посмотрел вверх, щит над головой пришел в движение, его тень медленно раскачивалась туда-сюда. Он невольно подумал о Кларе, маме, Пауле, которого не встречал уже несколько месяцев. Даже об Андреа. В существование этих людей почти не верилось, память с трудом воскрешала их лица. И еще на секунду он вспомнил Ветеринга, маленького человека с вечно плохим настроением; никто и не подозревал, сколько он знал. Отчего все свершилось так быстро? Так удивительно быстро.

Небо прояснилось: рельсы тянулись вдаль, соединяясь в одной точке. Там, на севере, набегали друг на друга холмы, много холмов, сталкивались, росли, превращаясь в горы. На востоке, параллельно горизонту, поблескивала тонкой линией большая река или море. Подавшись вперед всем телом, Юлиан долго всматривался. Его наполняло любопытство. За спиной послышался скрип двери, он обернулся, из темного домика обходчика вышел человек. Широкий в плечах, круглолицый, усатый. Юлиан как будто его уже где-то встречал. Давно, а может, и не очень, но это теперь не имело значения.

— Вам чем-нибудь помочь?

— Нет, — ответил Юлиан. — Уже нет.

— Поезд с минуты на минуту подойдет.

Юлиан разглядывал свои руки. Потом поднял глаза к небу: оттуда падали хлопья, бесчисленное множество безупречно белых пылинок. Странное дело: он больше не мерз, и целую секунду, скорее по привычке, этому дивился. Потом кивнул. И вдруг невольно улыбнулся:

— Я знаю.

Я и Каминский

I

проснулся, когда проводник постучал в дверь купе:

— Начало седьмого, через полчаса приезжаем. Слышите?

— Да, — пробормотал я, — да.

С трудом заставил себя встать. Я спал, развалившись на трех сиденьях, один в купе, спина у меня болела, шея затекла. В мой сон то и дело настойчиво вторгались стук колес, голоса из коридора, объявления на каких-то станциях, меня мучили кошмары, я часто просыпался; один раз кто-то, кашляя, распахнул снаружи дверь, и мне пришлось встать, чтобы снова ее закрыть. Я потер глаза и выглянул из окна: моросил дождь. Надел ботинки, выудил из чемодана старую бритву и, зевая, вышел в коридор.

Из зеркала в туалете на меня пристально смотрело бледное лицо, волосы растрепались, на щеке отпечатался узор обивки. Я включил бритву, она не работала. Открыл дверь, успел заметить мелькнувшего на другом конце вагона проводника и крикнул:

— Можно вас на минутку?

Он подошел, со слабой улыбкой глядя на меня.

— Бритва не работает, — сказал я, — электричество, наверное, отключили.

— Быть того не может, — ответил он.

— Да сами проверьте, отключили, — настаивал я.

— Не отключили, — упрямился он.

— Отключили!

Он пожал плечами:

— Ну, значит, пробки перегорели, я-то что могу сделать?

— Но для чего же тогда существуют проводники!

— Не проводники, — возразил он, — а члены поездной бригады.

— Не важно, — процедил я.

Он спросил:

— Что вы хотите этим сказать?

— Не важно, как называется эта бесполезная профессия.

— Я не позволю себя оскорблять, полегче, а то как бы и в морду не получить, — сказал он.

— Только попробуйте, — сказал я, — я все равно буду жаловаться. Как ваша фамилия?

— И не подумаю, — заявил он, — а ты — лысый старый дебил.

Потом он повернулся и, бормоча ругательства, зашагал прочь.

Я закрыл дверь туалета и озабоченно посмотрел в зеркало. Откуда этот идиот взял, что у меня лысина? Разумеется, нет никакой лысины. Я умылся, вернулся в купе и надел пиджак. За окном по-прежнему нанизывались рельсы, опоры и провода, поезд замедлил ход, вот уже показалась платформа: рекламные щиты, телефонные будки, люди с багажными тележками. Поезд затормозил и остановился.

Я протиснулся по коридору к выходу. Кто-то меня задел, я кого-то оттолкнул. Тот самый проводник стоял на перроне, я передал ему чемодан. Он взял его, взглянул на меня, улыбнулся и шлепнул его на асфальт. «Извините!» — сказал он с ухмылкой. Я спустился на перрон, поднял чемодан и ушел.

Железнодорожного служащего в униформе я спросил, когда отходит поезд, на который мне надо было пересесть. Тот окинул меня долгим взглядом, потом вытащил откуда-то мятое расписание и, задумчиво послюнив указательный палец, стал его перелистывать.

— У вас что, компьютера нет?

Он недоуменно уставился на меня.

— Не важно, — сказал я, — давайте быстрее.

Он полистал, вздохнул, еще полистал.

— Скорый поезд отходит в шесть тридцать пять с платформы восемь…

Я торопливо зашагал дальше: вот еще, слушать этот вздор… Я шел неуклюже, спотыкаясь, — не привык так рано просыпаться. У восьмой платформы стоял мой поезд, я поднялся по ступенькам, вошел в вагон, отпихнул какую-то толстуху, пробрался на единственное свободное место у окна и в изнеможении опустился на сиденье. Через несколько минут поезд тронулся.

Напротив сидел сухопарый господин в галстуке. Я кивнул ему, тот кивнул в ответ и отвернулся. Я открыл чемодан, достал блокнот и выложил его на разделявший нас маленький столик. Я чуть было не столкнул его книгу, он едва успел ее подхватить. Времени у меня совсем не оставалось, статью нужно было сдать три дня назад.

«Итак, Ханс Баринг^{2}, — строчил я, — предпринял еще одну…» Нет! «Очередную неудачную попытку ознакомить нас с подробностями жизни и творчества ряда известных…» Нет. «Выдающихся»? Нет, это уж точно не подходит, я задумался. «…Исторических личностей, и мы в очередной раз умираем от скуки. Назвать только что вышедшую из-под его пера биографию живописца…», — нет, — «…художника Жоржа Брака неудачной, вероятно, означает оказать слишком большую честь этой книге, которая…» Я прикусил карандаш. Вот сейчас, сейчас я его припечатаю… Я представил себе, с каким лицом Баринг будет читать мою статью, но так ничего и не придумал. Писать злобную рецензию — такое занудство, совсем не в кайф, даже не ожидал.

Наверное, я просто устал. Потер подбородок, щетина противно покалывала ладонь, нужно было во что бы то ни стало побриться. Я отложил карандаш и прислонился виском к оконному стеклу. Пошел дождь. Капли ударялись о стекло и уплывали против направления движения. Я моргнул, дождь пошел сильнее, казалось, капли, разбиваясь о стекло, растекаются рожицами с круглыми глазами и ртами, я зажмурился, вслушиваясь в стук барабанящих капель, задремал и несколько секунд не мог понять, где я. Ощущение было такое, будто я парю в бесконечном пустом пространстве. Когда я открыл глаза, по стеклу растекалась вода, деревья намокли и грузно клонились под тяжестью влаги. Закрыл блокнот и убрал его в чемодан. Только тут я заметил, какую книгу читает мой попутчик, — «Позднее творчество Пикассо» Ханса Баринга. Мне это не понравилось, — будто насмешка какая-то.