И вот когда мы добрались до места, когда все было приготовлено для охоты, ружья заряжены и мы уже стали перелезать через проволоку, огораживающую поле, Эрнест вдруг заартачился. Он заявил, что мы нарушаем закон, вторгаемся на территорию, принадлежащую частному лицу, и он совсем не хочет, чтобы его тут пристрелили. Кроме того что Бад знал владельца и договорился с ним, по законам штата не запрещается охотиться в полях, которые не охраняются специально, а вокруг того поля, куда мы приехали, не было никаких постов. На все наши уверения Эрнест сказал, что категорически не хочет предоставлять ФБР никаких дополнительных поводов для его ареста, и предложил нам поохотиться, в то время как он подождет нас в машине. Мы уговаривали его не меньше получаса. Наконец он пошел с нами, но практически не участвовал в охоте.
Пэппи Арнольд сделал первые выстрелы, но промахнулся. Эрнест продолжал настаивать на том, что нужно подождать — вдруг нас захотят арестовать. И снова пришлось его уговаривать идти вперед. Мы выстроились полукругом примерно на тридцать ярдов, Эрнест шел на левом фланге. Так продолжалось около трех часов, когда вдруг перед нами возникли три прекрасных фазана, они были не более чем в десяти ярдах от Эрнеста. Охотник может только мечтать о таком. Эрнест, с его способностью быстро перезаряжать ружье, мог бы легко пристрелить всех троих. Тут он снял ружье с предохранителя и прицелился в птиц.
И вот когда уже надо было стрелять, он этого не сделал. Птицы быстро взлетели и исчезли из поля зрения. Изумленные до предела, мы все окружили Эрнеста.
— Я был бы полным идиотом, если бы позволил пристрелить себя из-за пары фазанов, — сказал он, вытаскивая патроны из стволов.
На несколько минут мы потеряли дар речи. Очухавшись, Бад предложил зайти к самому фермеру, дом которого виднелся на горизонте, и проверить разрешение на охоту. Эрнест согласился. По дороге мы не видели никаких птиц, но даже если бы перед нами появились фазаны, уверен, никто из нас не мог бы сделать ни одного выстрела.
Бад постучался в дверь, и вот уже жена его друга гостеприимно встречала нас. Бад представил ей Эрнеста и всех остальных. Она сказала, что ее муж уехал на рынок в Твин-Фоллс, но она абсолютно уверена, что мы смело можем охотиться на их землях. Кстати, сказала она, совсем недалеко от дома — старое кукурузное поле.
И вот мы снова охотимся. Когда мы шли по полю, один фазан появился перед Чаком, и он подстрелил птицу. Эрнест подошел посмотреть. При этом он заметил, что все-таки не очень уверен в том, что мы можем охотиться здесь: одно дело — слова жены, а другое — разрешение от официального собственника земли. Что будет, если фермер по дороге домой увидит их здесь, стреляющих в его фазанов? Он запросто может пристрелить их как нарушителей права частной собственности! Мы должны вернуться в дом фермера и ждать его возвращения, сказал он, явно сильно нервничая.
Я чувствовал себя совершенно разбитым. Все мои надежды оказались напрасными. И дело было не только в сегодняшнем дне — я понимал, все началось еще раньше, прошлой осенью, прошлым летом. Я оказался перед необходимостью прямо посмотреть фактам в лицо — с Эрнестом происходило что-то серьезное. Я не хотел, чтобы он почувствовал мою тревогу, поэтому опустил голову и уставился в землю. Остальные тоже замолчали, не зная, что и сказать. И только Бад, замечательный парень, посмотрел вокруг и заметил:
— Сказать по правде, Эрнест, здесь так мало птиц, что нам даже не стоит морочить себе голову. Давай-ка лучше поедем ко мне и выпьем сидра.
В тот вечер Эрнест согласился пойти со мной поужинать в только что открытый ресторан в отеле «Кристиана». Первый раз за долгое время он вечером вышел из дома. Но все кончилось почти так же грустно, как и тогда, в Испании.
Эрнест заказал один коктейль и один бокал вина — он строго придерживался своей диеты. Казалось, ему было хорошо. Он рассказывал забавные истории о прошлом Кетчума, о том, как здесь жили раньше, играли в азартные игры, и народу было так много, как во времена золотой лихорадки. Вдруг он замолчал, даже не закончив предложение, и заявил, что мы должны оплатить счет и быстро уходить из ресторана. Бедная Мэри, которая так радовалась этому вечеру, спросила его, что случилось.
Эрнест кивнул в сторону бара:
— У стойки сидят два агента ФБР, вот что случилось.
Тогда Мэри задала другой вопрос — откуда он знает, что эти люди из ФБР? Эрнест велел ей говорить шепотом:
— Ты что, думаешь, я не могу узнать фэбээровца? Нам нужно срочно уходить отсюда, Хотч.
Я пошел искать официанта и по пути прошел мимо столика, за которым сидел Чак Аткинсон с женой. Я спросил его, — может, он знает, кто эти двое у стойки.
— Конечно, знаю. Торговцы. Они приезжают в Кетчум каждый месяц уже на протяжении пяти лет. Только не говори мне, что Эрнест нервничает из-за них. — И он горестно покачал головой.
Когда я сообщил Эрнесту, что эти люди — торговцы, он поднял меня на смех.
— Ну да, торговцы. Агенты ФБР славятся своей неуклюжей маскировкой. Думаешь, они будут тебе изображать скрипачей? Пошли, Мэри. Ты можешь выпить кофе и дома.
С тех пор как я приехал, Мэри все время хотела поговорить со мной, но Эрнест не давал нам никаких возможностей пообщаться наедине. Он стал очень чувствителен к любой критике и, когда видел, что его друзья о чем-то беседуют с Мэри, проникался уверенностью, что они наверняка обсуждают его. На самом деле так и было. Тут он был прав. Мэри очень нервничала и была совершенно растеряна. С самого приезда из Испании он все время чего-то боялся. В тот вечер по дороге домой она шепнула мне, что завтра в 11 часов собирается пойти в магазин, и там мы сможем поговорить.
Наш разговор состоялся у полок с крупой. Мэри сказала, что она в отчаянии. Она показала мне письмо, которое нашла накануне на столе Эрнеста. На конверте был адрес его банка в Нью-Йорке. Вначале все шло, как полагается, но потом слова уже было трудно разобрать, казалось, что он выдумывает какой-то новый язык.
Работоспособность Эрнеста упала до такой степени, что он мог часами сидеть над рукописью парижских воспоминаний, не написав ни одной строки. Это очень его расстраивало, кроме того, он страшно переживал из-за потери финки. И никакие предложения Мэри купить квартиру в Париже или Венеции или же новую яхту, на которой они могли бы совершать морские путешествия, не могли его успокоить, вывести из состояния депрессии, отвлечь от постоянно мучивших его галлюцинаций и страхов. Он снова заговорил о самоубийстве, и иногда его можно было увидеть у шкафа с оружием. Порой он брал в руки ружье и целился, глядя куда-то далеко в горы.
Я сказал Мэри, что абсолютно уверен — Эрнесту срочно нужен психиатр, может быть, его следует положить в клинику Меннингера. Но Мэри смущало, что об этом станет известно широкой публике, и еще не ясно, как все скажется на состоянии Эрнеста. Тогда я предложил немедленно вернуться в Нью-Йорк и договориться со своим знакомым, очень хорошим психиатром. Она умоляла меня поспешить, опасаясь, что слова Эрнеста о самоубийстве могут стать страшной реальностью.
Перед отъездом я встретился с Верноном Лордом. Я знал, что Эрнест будет лечиться, только если сам этого захочет, и в этой ситуации роль Вернона могла стать очень важной, а может, ключевой. Вернон сказал мне, что Эрнест дал ему записку, которую тот должен был прочесть после ареста Эрнеста. Доктор, конечно, уже прочел письмо — там были просьба позаботиться о Мэри, а также безумные заверения в том, что Эрнест не имел ничего общего с доктором — это должно было защитить Лорда от возможных преследований со стороны властей. Некоторые места в письме казались полной абракадаброй. Состояние Эрнеста по-настоящему пугало Лорда, так же как и Мэри.
— Я просто сельский врач, — сказал он мне, — и не очень опытный. Но я точно знаю, что Эрнесту нужна немедленная помощь, которую я ему предоставить, при всем моем желании, не могу. Да, я выписывал ему разные транквилизаторы и даже несколько новых препаратов, о которых недавно вычитал в медицинском журнале, но состояние Эрнеста слишком серьезно, а психиатрия — совсем не мой профиль, и я не могу поставить ему диагноз. К сожалению, последние несколько недель с каждым днем ему становится все хуже и хуже. Его нужно срочно везти в Нью-Йорк и показать хорошему психиатру.
