Когда мы подошли к машине, Эрнест сказал мне:

— Чертовски не хочется лететь в Нью-Йорк, особенно после того, как мой адвокат мне так напакостил.

— Что же он такое сделал?

— Перед отъездом я попросил его оплатить мои счета «Аберкромби», но вчера в почте, которую мне переслали из Кетчума, я обнаружил эти счета. Я был их клиентом сорок лет, и все эти годы у меня никогда не было задолженности. Теперь мне стыдно у них показаться. Я бы зашел в «Аберкромби» посмотреть ружья и купить ботинки и шерстяные носки, но сейчас, после его гнусного поступка, я просто не могу этого сделать.

Я пытался его успокоить, говорил, что часто бывает так, что ты уже заплатил, а в счетах это еще не отразилось, а кроме того, он так долго был верным клиентом этой фирмы, что один неоплаченный счет не отразится на его репутации. Но убедить Эрнеста было невозможно. Тогда я попросил показать мне этот счет.

— Папа, ну посмотри на дату — первое сентября! А сейчас октябрь. Это просто старый счет. Я думаю, все в порядке, все уже давно оплачено.

— Не уверен. Похоже, я все должен делать сам, никому ничего нельзя доверить.

Билл заторопил нас, сказав, что объявили посадку, и мы пошли к самолету.

— Папа, пожалуйста, не думай плохо о своих друзьях. Они по-прежнему тебя любят и готовы ради тебя на все. Сейчас ты устал и расстроен, но, когда приедешь в Кетчум, начнешь дышать чистым горным воздухом, отдохнешь и все снова придет в норму.

— Не знаю, Хотч.

— А я просто в этом уверен. И охотничий сезон начинается.

— Да, но… мне столько нужно сделать. Знаешь, я оставил в номере бутылку виски. Возьми ее, когда вернешься в отель.

Мы уже были у самолета.

— Как только окажусь в Лондоне, сразу пошлю тебе телеграмму о Купере, — сказал я.

— И о пятистах тысячах долларов.

— До свиданья, Папа. Счастливого пути.

— Ты правда думаешь, что со счетами «Аберкромби» все в порядке? Я ужасно хочу купить новое ружье.

Я снова заверил его, что с этим проблем не будет.

Когда мы вернулись в отель, я зашел в его номер за бутылкой виски. Она действительно стояла на столе. Там же лежали списки дел, которые нужно было закончить до отъезда, и лист бумаги с текстом, написанным по диагонали. Этот текст потом появился в «Опасном лете»:

Я вернулся в Нью-Йорк из Лондона 22 октября 1960 года. Дома меня уже ждала телеграмма от Эрнеста. Там было сказано, что Уолд очень хочет ставить фильм о Нике Адамсе, и я должен проинформировать «наших гостей, если они появятся, что у них не будет никаких трудностей и финансовых проблем».

Тогда я не мог догадаться, что слово «гости» относится к Онор, которая собиралась жить в Нью-Йорке. Уже на Кубе Онор заговорила о Нью-Йорке, и именно Мэри предложила, что, поскольку Онор еще в Глазго интересовалась театром, ей стоит поучиться в какой-нибудь театральной школе. Эрнест обещал платить за обучение.

Я позвонил в Кетчум и сообщил Эрнесту, что с Купером все в порядке и мы скоро подпишем пару контрактов с Голливудом. Только я собрался сказать, что Онор еще не приехала, как он прервал меня, заявив, что по телефону лучше не произносить никаких имен.

— Уже выслал тебе чек на полторы тысячи долларов для оплаты обучения нашей гостьи в театральной академии и на жизнь в Нью-Йорке в течение первого семестра. Я хочу, чтобы она ехала в Нью-Йорк, зная, что может рассчитывать на помощь. Нью-Йорк — ужасный город. Все безумно дорого — и жилье, и питание.

Он проговорил это как-то неестественно, словно делал официальное заявление. Я спросил его об охоте. Эрнест ответил, что еще не выбирался из дома, но, как только я приеду, мы обязательно поохотимся. Я заметил, что, скорее всего, мне не удастся с ним поохотиться — я много времени провел в разъездах, и у меня накопилось огромное количество работы. Мои слова его сильно огорчили. Он принялся уговаривать меня и так разволновался, что пришлось пообещать — как только смогу, тут же приеду в Кетчум. Кроме того, я обещал Эрнесту сообщить, когда наш гость прибудет в Нью-Йорк.

Онор прилетела из Мадрида спустя несколько дней. Я сразу позвонил Эрнесту и рассказал, что она поступила в Барбизонскую школу и уже встречалась с людьми из Академии драматических искусств. Наш разговор прервался. Когда я вновь дозвонился до Эрнеста, то понял, что он очень взволнован. Мы не должны больше говорить, заявил он, но мне необходимо приехать в Кетчум, и чем скорее, тем лучше.

— Телеграфируй, когда приедешь, — попросил он. — И перестань пользоваться телефоном.

Позже я получил от него письмо с просьбой выяснить, расспрашивал ли кто-нибудь Онор о том, что она собирается делать в Нью-Йорке, кто дал ей деньги на дорогу и так далее. У Эрнеста изменился почерк — буквы стали шире, их очертания — менее четки, у буквы «t» не было черточки, а «i» выглядела как петля.

Поезд прибыл на перрон на несколько минут раньше, чем по расписанию, — в девять часов вечера. Я зашел в бар у станции, где мы обычно опрокидывали стаканчик перед долгой дорогой в Кетчум. Я знал, что Эрнест там меня обязательно найдет.

Так и случилось. С ним был Дюк Мак-Муллен. Но вместо того чтобы присоединиться ко мне и тоже выпить чего-нибудь, он попросил меня поскорее допить свой стакан и выйти на улицу. Говоря со мной, он нервно поглядывал на мужчин, стоявших у стойки, и на людей, сидевших за столиками. Я поставил стакан, расплатился и пошел за ними к машине Дюка. Дюк — замечательный, жизнерадостный парень, но в тот момент он выглядел подавленным. Он поздоровался со мной так, как встречают друзей на похоронах.

В пути я старался нарушить воцарившуюся в машине тяжелую тишину, рассказывая о том, как хорошо идут дела с проектом Купера, а также о том, что больше ста двадцати пяти тысяч от студии «XX век — Фокс» получить не удается. Вдруг Эрнест меня резко прервал:

— Вернон Лорд хочет приехать, но я не приму его.

— Почему?

— ФБР.

— Что?

— ФБР. Они все время шпионят за нами. Спроси Дюка.

— Э-э… От Хейли за нами ехала машина…

— Вот почему я вытащил тебя из бара. Боялся, что они нас схватят.

— Но, Эрнест, послушай, та машина свернула у Пикабо, — сказал Дюк.

— Наверное, решили ехать кругом. У них это займет больше времени, поэтому я так стремился уехать из Шошона до их появления.

— Но, Папа, — я пытался собраться с мыслями, — зачем ты нужен агентам ФБР?

— В этом-то все и дело. Они прослушивают мои разговоры. Поэтому мы пользуемся машиной Дюка. Нельзя говорить по телефону. Почту мою вскрывают. Знаешь, что меня насторожило? Помнишь, как тогда прервали наш с тобой разговор? Это из-за них. Их почерк.

— Но междугородние разговоры часто прерываются. Почему ты думаешь, что это означает…

— У меня есть приятель, он работает в телефонной фирме в Хейли. По моей просьбе он проследил, как было в тот раз. Разговор прервали здесь, а не в Нью-Йорке.

— Ну и что?

— Боже мой, Хотч, ну не будь же таким дураком. Ты заказал разговор, так? И логично было бы, если бы нас прервали на твоей линии. Но это сделали здесь, в Хейли. Это означает, что ФБР отслеживает мои разговоры.

Он был очень возбужден. Я сидел в полумраке машины. Дорога была абсолютно пустая, и мы ехали довольно быстро. Мне хотелось задать Эрнесту множество вопросов: почему он решил, что за ним следят, что его прослушивают и почему Вернону нельзя приехать, но я молчал, сидя на заднем сиденье и глядя на полосу дороги, освещенную фарами. На душе было очень тоскливо.