— Похоже, у Купера дела идут хорошо. И с его простатитом ничего страшного. Как думаешь, он еще не очень стар для роли полковника Кантуэлла?

— Нет, если ему удастся заполучить ту итальянку на роль Ренаты.

— Кого ты имеешь в виду?

— Софи Лорен.

— Кто это?

— Ты не знаешь? Не видел ее и ничего о ней не слышал?

— Я веду очень уединенную жизнь.

— Ну, тогда у тебя еще все впереди.

Он внимательно посмотрел на меня.

— Эта фраза из «Чемпиона», ты так специально? — Его голос звучал твердо, и я был обескуражен. Я не знал, что эта фраза откуда-то. — Извини, — сказал он, — мне не часто приходится слышать фразы из моих книг. Почему бы нам не пообедать в ресторане? Может, кусочек свежей печени понравится моим почкам.

У меня в чемодане был сборник рассказов Хемингуэя. Я возил книгу с собой, поскольку там были рассказы о Нике Адамсе, которые хотела купить студия. Открыл рассказ «Чемпион», историю о встрече Ника с бывшим боксером, пьянчужкой Эдом, и его приятелем негром по имени Багс.

Я закрыл книгу и засунул ее в чемодан — как можно глубже.

Был прекрасный осенний день, и мы шли в ресторан пешком, через самый центр Мадрида, по многолюдным и красивым улицам Старого города. Обед начался довольно мило. Нас усадили за наш столик. Мы оба пили тинто, Эрнест ел печень, запивая вином, и при этом не разбавлял его водой. Он говорил с Онор, сидевшей рядом с ним, и с Анни, которая сидела напротив, и, казалось, он снова получает удовольствие от жизни — так, как великолепно умел делать прежде.

Это случилось, когда нам подали салат. Не знаю, что предшествовало инциденту, — я в это время разговаривал с Биллом. Вдруг я увидел, что Эрнест схватил официанта за рукав и стал кричать на него, сначала по-английски, а потом по-испански. Официант был в ужасе. Он пытался удержать огромный деревянный поднос с салатом и при этом высвободить рукав. Я до сих пор не знаю, что такое совершил официант, и думаю, что тот тоже не знает. В какой-то момент Эрнест потребовал, чтобы официант назвал свое имя. Несчастный сказал, что его зовут Поллок, тогда Эрнест захотел узнать, испанец он или поляк, а когда тот сказал, что поляк, Эрнест на него набросился с кулаками.

Ресторан бы полон. Все перестали есть и уставились на Эрнеста. Хозяин заведения, который знал Эрнеста со времен его первого приезда в Мадрид, попытался разрядить обстановку, но Хемингуэй ударил и его, обвинив в том, что он превратился в Шейлока еще в то лето, когда мы с Эрнестом и Рупертом Бельвилем напивались здесь до бесчувствия. Эрнест как-то потребовал, чтобы его срочно отправили в Лондон, где он собирался лечиться. Он попросил хозяина одолжить ему на день сумму, необходимую для покупки билетов. Тот дал деньги, но без особого энтузиазма. И вот теперь, через четыре года, Эрнест излил на испанца всю обиду, тлевшую в его душе столь долгое время. Стычка с официантом внезапно прекратилась, Эрнест резко встал, бросил кучу песет на стол и быстро вышел из зала. И никогда сюда больше не возвращался.

Когда мы вернулись в отель, Эрнест разделся, лег в постель и не вставал четыре дня. Каждый день он собирался вылететь в Нью-Йорк, но все откладывал и откладывал. Утром, на следующий день после скандала в ресторане, он созвал всех нас. Билл, Анни и я разбирали в соседней комнате фотографии. Эрнеста волновало, а вдруг «Иберия» (испанская авиакомпания) приняла новые правила о багаже и он не сможет вывезти фотографии?

Я не поверил собственным ушам. Все годы, что я знал Эрнеста, он всегда путешествовал с огромным багажом, и порой за избыточный вес приходилось платить больше, чем за сами билеты. Однажды он приехал из Гаваны в Нью-Йорк с тридцатью шестью чемоданами. Я напомнил ему тот случай.

— Да, но мы летим не реактивным самолетом, и они могут ввести ограничения по весу для винтовых машин. Если не разрешат вывезти фотографии, я остаюсь.

Эрнест собрал сотни снимков корриды, которые лежали в трех маленьких чемоданчиках. Чем больше мы уверяли его, что с ними не возникнет никаких проблем, тем больше он боялся. Тогда я предложил позвонить в аэропорт.

— Хорошо, — сказал он, — но сначала надо все взвесить. Там захотят знать общий вес.

Билли и я переглянулись. Пока Эрнест клал на свою почку грелку, мы стали паковать вещи. На это у нас ушел час. И вот когда мы все сделали, Билл позвонил в администрацию отеля и попросил, чтобы к нам прислали двух служителей. Они вынесли все вещи в специальное помещение для багажа и взвесили каждый чемодан и каждую сумку. Эрнест дал им хорошие чаевые.

Билл позвонил в авиакомпанию, сообщил номер рейса, на котором Эрнест собирался лететь, и спросил, разрешено ли пассажирам иметь при себе дополнительный багаж. Ответ был утвердительным.

— С кем ты говорил? — спросил Эрнест Билла.

— С представителем «Иберии».

— Я так и думал. Некто без имени, ни черта не понимающий. Я приеду в аэропорт, и они меня обязательно завернут.

Ничто не могло разубедить его, и на следующий день мне пришлось поехать в офис «Иберии» и взять там письменное разрешение на провоз дополнительного багажа. Эрнест взял документ и аккуратно положил его в паспорт.

Эрнест настаивал на том, чтобы лететь в Америку на древнем «Констеллейшн». Перелет на этом самолете из Мадрида в Нью-Йорк длился четырнадцать часов, тогда как на современном реактивном лайнере можно было долететь всего за семь. Я всячески пытался отговорить Эрнеста, но он заявил, что на «Констеллейшн» чувствует себя в большей безопасности, поскольку никто не будет искать его на таком самолете, а кроме того, когда он уходит в запой, то предпочитает медленное снижение — он уже предчувствовал беду.

Совершенно неожиданно накануне отъезда вечером к Эрнесту пришел Антонио. Когда он появился в номере, Эрнест читал, сидя в кровати. Антонио тоже сел на краешек постели. Они оба были явно рады друг другу. Антонио показался мне слегка бледным и уставшим, а Эрнест, в свете лампы, выглядел сильно постаревшим. Эрнест рассказывал о своих почках, а Антонио — о мучивших его проблемах с печенью. Они посочувствовали друг другу. А потом Антонио поблагодарил Эрнеста за «Опасное лето».

— Ты видел фотографии? — спросил Эрнест.

— Да, они просто замечательные.

— А Луис Мигель — он их тоже видел?

— Да, когда мы были в Ниме.

— И они ему понравились? И та, во втором номере?

— Да, он считает, все снимки очень удачные. И я с ним согласен.

После ухода Антонио Эрнест вошел в гостиную. Там сидели мы с Биллом — оставили Антонио и Хемингуэя в спальне, чтобы дать им возможность спокойно поговорить. Эрнест, сгорбившись, тяжело опустился на диван.

— Антонио подумывает уйти на пенсию, спрашивает моего совета.

— И он сказал почему? — спросил Билл.

— Ему стало трудно держать себя в форме. У него болит печень и нет уже прежних сил. Антонио еще сказал, что иногда испытывает страх перед быком. И это ему очень не нравится.

— И что ты ему посоветовал?

— Что он должен решать сам. Никто не может давать советы насчет такого деликатного дела, как твой собственный организм. Но я все-таки сказал ему — если ты чемпион, надо уходить непобежденным и не ждать того дня, когда для всех станет очевидным, что тебе уже пора уйти.

Вылет самолета был назначен на одиннадцать часов вечера, но по каким-то причинам рейс задержали до полуночи. Эрнест до последнего момента сидел в машине с Анни и Онор, а мы с Биллом сдавали вещи и получали посадочный талон. Эрнест захотел взять с собой в салон чемоданы с фотографиями, что вызвало некоторые сложности, но в конце концов все было улажено.