Какому течению суждено стать главным, не мог предвидеть Плеханов. Ленин тоже был охвачен раздумьем в эти минуты. Пел гимн с душой, с прежним подъемом, как и при открытии съезда. Воодушевляли его зовущая вперед мужественная мелодия и слова гимна.
Он пел и смотрел в зал, мысленно обозревая все, что происходило здесь с первого часа открытия съезда и вот до этой последней, трогательной минуты.
Он был рад, что огромное волнение его и всех, кто был в этом зале вместе с ним, позади. Теперь важно правильно оценить работу съезда. Создана партия рабочего класса. Выработаны ее идейные, политические и организационные принципы. Предстоит еще пережить последний переход к партийности от кружковщины.
В голове теснились мысли, рождались слова, вызревала новая статья, которую он позднее назовет «Рассказом о II съезде». Владимир Ильич уже знал, что сегодня и завтра ему и всем двадцати твердым искровцам непременно зададут вопрос, почему произошел раскол, и надо будет дать ответ.
А через восемь дней Александра Михайловна Калмыкова, горячо поддерживающая Плеханова и Ленина, напишет: «…разыгралось все под влиянием страшного переутомления, в одуряющей атмосфере толкущейся на месте шпанки», и Владимир Ильич незамедлительно ответит:
«…я глубоко убежден… нельзя понять происшедшего с точки зрения «влияния страшного нервного переутомления». Нервное переутомление могло лишь вызвать острое озлобление, бешенство и безрассудное отношение к результатам, но самые-то результаты совершенно неизбежны, и наступление их давно было лишь вопросом времени…»
Отзвучали слова «Интернационала». Владимир Ильич предложил посетить Хайгетское кладбище и возложить цветы к надгробию Маркса. Тот, кто чувствовал себя последовательным марксистом, должен был обязательно отозваться на предложение. Это была дань учеников учителю, их долг.
Герасим Михайлович в порыве радости крепко сжал руку Андрею. Всю дорогу, пока на омнибусе добирались до Хайгетской возвышенности, а потом шли пешком, его не покидала приподнятость.
Потрясло кладбище. В огромном парке с узенькими тенистыми аллеями теснились каменные кресты, плоские обелиски, плиты, скульптурные надгробия, ажурные оградки.
Могила Маркса находилась в отдалении, для «отверженных» — на не освященной церковью земле. Найти ее было нелегко, но Владимир Ильич уверенно вел своих товарищей мимо каменщиков, работавших на кладбище.
Мраморная плита была увита плющом, к ней подошли медленно и молча остановились. Мужчины сняли шляпы и склонили головы. Безмолвие продолжалось какое-то мгновение.
Женщины положили букеты у изголовья плиты, а несколько веточек с пышными белыми соцветиями опустили в мраморную вазу. Мужчины были молчаливо-суровы: всем им предстояло как эстафету пронести идеи и учение Маркса — человека, прах которого покоился под этим надгробием.
С ближайших холмов струился легкий ветерок, шевелил лепестки цветов, приглаживал обнаженные головы.
Мишенев стоял рядом с Лениным. Владимир Ильич прочитал ему эпитафию, перевел ее.
Лицо Владимира Ильича было утомленное, глаза грустные, рыжеватая бородка клинышком как-то старила его. На чем-то важном сосредоточился в эту минуту. Припомнив слова Энгельса, сказанные в день похорон Маркса, произнес:
— Имя его и дело переживут века…
Ленин вздохнул, приподнял голову, прищурил глаза:
— «Работать для человека труда», — любил говорить Маркс. Запомните эти слова, товарищи!
Он поклонился могиле Маркса.
Сергей Гусев сорвал листок вечнозеленого мирта, росшего в ногах великого учителя, и спрятал его в нагрудный кармашек. Мишенев захватил щепотку земли, завернул в носовой платок и торопливо зашагал, догоняя товарищей.
…Все было готово к возвращению в Россию: получены документы, билеты, надежные адреса, явки, пароль. Поздно вечером из Лондона отходил поезд на Дувр. В этот день Герасим Михайлович встал рано. Не спалось. Обратный путь в Россию, куда тянуло истосковавшееся сердце, представлялся бесконечно длинным и полным опасностей. Кто мог поручиться, будет ли гладким нелегальный переход через границу?
Над городом едва взошло солнце и недвижно повисло в туманном воздухе. В белесой мгле слышался перезвон трамваев, протяжные звуки гонга, предупреждающие столкновения.
К полдню сырость разогнало, унылость улиц исчезла — город проступал яснее, четче, словно на проявленной фотографической пластинке.
Герасим Михайлович решил еще раз проехать по Лондону, побывать на Хайгетской возвышенности, откуда открывалась широкая панорама британской столицы и ее окрестностей. Он пригласил с собой Андрея, не знавшего, куда девать себя в последний день.
Они забрались на верх омнибуса. Покачиваясь, омнибус вынес их на площадь Британского музея.
— Так и не побывал в библиотеке музея, где работал Маркс? — спросил Герасим.
— Нет, — отозвался Андрей, — боялся заблудиться. Тут все улицы на один манер, заберешься куда-нибудь и не выйдешь…
— Сегодня поездим и посмотрим на столицу англичан. Едва ли побываем здесь во второй раз.
— Нет уж! Для меня этой поездки хватит на всю жизнь.
Омнибус катился сначала тесным коридором, потом как бы вырвался из каменного ущелья многоэтажных домов, и перед глазами открылись тихие скверы с парадными коттеджами и железными оградками, увитыми зеленью. Но вот омнибус снова нырнул в мрачный коридор, и потянулись грязные переулки с развешанным на веревках бельем. Тут ютился рабочий люд. Играли оборванные, бледные детишки.
Андрей покачал головой.
— Похожи на киевские предместья, та же нужда и голытьба. Везде одно и то же… Когда же изменится такая жизнь?
— Мы не доживем, так дети наши по-другому жить будут, по-человечески.
Они выбрались на окраину города к Хайгетским возвышенностям, где распластался Гайд-Парк, дошли до пруда. Как в зеркало, смотрелись в воду росшие по берегам плакучие ивы и ольха. Тенистые аллеи уходили в глубь разросшихся тополей, лип, могучих дубов.
Присели на скамейку. Сюда не доходил городской шум, и воздух был чист. Дышалось легко.
— Какая благодать-то! Как у нас за Днепром.
— Как у нас на Белой!
Они рассмеялись. Каждый мысленно был уже дома, далеко отсюда, в своих родных краях. На какое-то время забылось хмурое утреннее небо и седые дни Лондона. Перед глазами встали друзья, жены, дети…
И вот наступил час расставания. Условились встретиться на квартире Алексеева. Хозяина не было дома. Он уехал на Парламентский холм, где с группой делегатов прощался Плеханов.
Владимир Ильич, находившийся под впечатлением раскола, старался не выказывать своего состояния, энергично вселял уверенность. Важно было поддержать дух, внушить, что отныне образована пролетарская партия нового типа, партия большевиков, завершен процесс объединения революционных марксистских организаций в России.
Сидели за дубовым столом, пили кофе с кексом, беседовали. Владимир Ильич знал: делегатам предстоит рассказывать там, в России, правду о съезде, которая укрепила бы ряды социал-демократов, убедила рабочие массы в правоте большевиков.
— Не преувеличивать наши трудности, не преуменьшать опасности. Только правда, правда и еще раз правда о съезде обеспечит нам победу, — спокойно и проникновенно говорил Владимир Ильич. — Нам сейчас очень важно, архиважно, быть ближе друг к другу, знать все, сплоченнее и энергичнее действовать…
Он улыбнулся и словно согрел этой улыбкой.
— Не падайте духом. Наша правда восторжествует.
Мишеневу нравилась спокойная убежденность, с какой говорил Владимир Ильич.
— Гоните прочь пасмурное настроение, — сказал Ленин. Глаза его опять зажглись живым, увлекающим огоньком. — Помните, товарищи, в политике жертвы неизбежны. Мы теперь знаем, кто наши друзья, кто недруги, и будем беспощадны в борьбе со всеми, мешающими нашему движению вперед — к цели, намеченной съездом…
На короткое мгновение Владимир Ильич задумался и убежденно продолжал:
