Анализ повествовательной структуры «Дара» как «ленты Мёбиуса», которая сама на себе замыкается, развернут: Ronen I. and Ronen О. P. 378; Davydov. Teksty-Matreški. P. 196–197; Левин Ю. С. 203.

Jonas. P. 254–255.

В книге: Rowe. Nabokov's Spectral Dimension (P. 35) показано, как образ всевидящего ока у Делаланда вплетается в систему мотивов, чье звучание заставляет предположить, что дух отца героя, возможно, воздействует на жизнь сына. Но автор не придает должного значения тому, что в конечном итоге Набоков считал потусторонность непознаваемой.

Око Делаланда заставляет вспомнить знаменитое эссе американского мыслителя Ральфа Уолдо Эмерсона «Природа» (1836), то место, где он описывает свои ощущения при погружении в естественную стихию: «…я становлюсь прозрачным глазным яблоком; я делаюсь ничем; я вижу все; токи Вселенского Существа проходят сквозь меня; я часть Бога или его частица». В диссертации Д. Сиссона (Sisson. P. 328–329) проводится анализ крайне показательных перекличек между Набоковым и Генри Дэвидом Торо, в особенности в связи с романом «Просвечивающие предметы».

Глубоко и основательно прослеживается мотив ключей в книге: Johnson. Worlds in Regression. P. 93–106.

Ю. Левин (С. 206) анализирует провалы в памяти Федора, который путает количество строк в собственных стихах, фамилию одной из своих хозяек, а также неверно передает цвет обложки своего сборника. Эти детали усиливают правдоподобие образа героя и лишний раз свидетельствуют в пользу «автобиографичности» его книги — на том простом основании, что людям свойственно ошибаться. Впрочем, ненадежность повествователя в «Даре», в отличие от ряда других произведений Набокова, не имеет сколько-нибудь существенного значения.

Некоторые аспекты биографии Чернышевского исследуются в статье: Davydov. Nabokov's Aesthetic Exorcism. P. 357–374.

На защиту Чернышевского (и ряда других фигур, против которых Федор обращает свое критическое жало), находя иные его взгляды трогательными, а аргументы — убедительными, встает D. Rampton (P. 64–100). В противоположность ему White справедливо подчеркивает значение как эмпирической реальности, так и скрытой потусторонности в художественном мире романа.

См. например, авторское послесловие к русскому изданию «Лолиты».

См.: Davydov. Nabokov's Esthetic Exorcism; Rampton; Karlinsky. Nabokov's Novel Dar as a Work of Literary Criticism.

К такому же выводу приходит в своем глубоком исследовании С. Фромберг (Fromberg). Сходная точка зрения высказывается в работе У. Роу (Rowe. Nabokov's Spectral Dimension. P. 21–25). Правда, в ряде случаев заключения этого автора представляются натянутыми.

Appendix I: Abram Gannibal. Рус. перевод см.: Легенды и мифы о Пушкине. СПб., 1994. С. 10–41.

Совпадения в биографиях автора и заглавного героя романа «Подлинная жизнь Себастьяна Найта» прослеживаются в работе Д. Стюарта (Stuart. P. 16–17).

Д. Стюарт, напротив, считает, что Себастьян разделяет «проклятие Нарцисса» — «самосознание» (Stuart. Р. 24–25, 28).

Заменить в этом отрывке «потусторонность» на «искусство» предлагается в книге: Bader. P. 14–15. Тем самым автор остается верен своей стратегии истолкования Набокова исключительно в металитературных терминах даже в тех случаях, когда писатель очевидно говорит совсем об ином. Автор еще одной работы (Olcott. P. 113) разъясняет, каким образом В. и Себастьян «обмениваются» своими национальными чертами, предвосхищая финальную фразу повествователя: «Я — Себастьян».

Ходасевич. С. 461, 462.

Другие (напр., Stuart. P. 38–45, 51) считают, напротив, что большой разницы между биографическими разысканиями Гудмена и В. нет и что роман демонстрирует ненадежность памяти.

См., например: Field. Nabokov: His Life in Art. P. 27–28.

Одна из немногочисленных авторских оценок романа встречается на страницах последней англоязычной версии мемуаров, где говорится, между делом, о комбинациях, при которых ставят мат самому себе. Еще одно на редкость суровое суждение высказано в предисловии к «Другим берегам»: тут Набоков упоминает «невыносимые недостатки» романа. Ситуация, о которой говорит автор, возникает, когда заматованная сторона объявляет в свою очередь сопернику шах и мат. Таким образом, сам термин — self-mate combination — подразумевает победу в момент поражения. Тут по ассоциации вспоминается один из заключительных эпизодов романа: не успев застать Себастьяна в живых и просидев, как выясняется, у чужой постели, В. тем не менее испытывает умиротворяющую близость к брату.

См., например: Stuart. P. 4.

Д. Стюарт также прослеживает шахматную образность в романе и предлагает оригинальное прочтение сцены, в которой Павел Речной бросает своего черного коня на стол, в результате чего у него отваливается голова. Дядя Черный, противник Речного, головку привинчивает на место, и критик усматривает здесь намек на то, что Себастьян потерял голову из-за Нины, а дядя Черный как раз и дает понять повествователю, что речь идет именно о ней (Stuart. P. 14–15).

См.: Fromberg. P. 440.

См.: Stuart. P. 8. Автор также проводит параллели между матерью Себастьяна, Ниной Речной и Наташей Розановой.

Согласно оккультным системам, вроде теософии и антропософии, явления духовного мира зеркально отражаются в мире материальном; см., например: Steiner R. Р. 146. Близкие по духу ситуации рассматриваются в моей книге: Andrei Bely. P. 118–119.

L. Maddox (P. 45–46) находит, что другой гость мадам Лесерф напоминает фокусника из романа Найта «Успех». Переклички между разысканиями В. и книгами его брата рассматриваются также в следующих работах: Nicol. P. 88–94; Stuart. P. 23; Olcott. P. 112.

Stuart (P. 20–22) комментирует и иные эпизоды, связанные с поездами. Например, поездка В. к смертному одру Себастьяна отражает, по мысли автора, пристрастие последнего к экспрессам, которое он в свою очередь унаследовал от матери.

См.: Fromberg. P. 436–439. Она тоже полагает, что текст, написанный В., следует рассматривать как последнее произведение Себастьяна и в ходе интересных наблюдений пытается расшифровать значение списка книг в его библиотеке.

О некоторых изменениях, внесенных автором при переводе романа на русский, см.: Grayson. P. 255; Barabtarlo.