Это воздействие пресса испытала довольно скоро, но одновременно с конца 1905 года на общество обрушилась невиданная печатная вседозволенность. Началась настоящая вакханалия, в которой в первые ряды вырвались новые сатирические журналы, такие, как «Пулемет», «Бомбы», «Скорпион», «Злой дух», «Фонарь». То была не критика, не сатира, а ненависть, материализовавшаяся в образах заполонивших страницы этих изданий вампиров и других чудовищ, скелетов в истлевших саванах, в изображениях казней, трупов и потоков крови. Такой рисовала эта пресса власть и ее действия. Дух дошедшей до абсолютного остервенения злобы, деморализации и разрушения исходил с печатных страниц, на которых Россия выглядела адом, а ее чиновники, министры во главе с царем — кровавыми упырями. Спустя почти десять лет, припоминая невинные картинки, печатавшиеся в «Будильнике» 80-х годов («Барыня на кушетке, мужчина в кресле. Барыня завязывает бантик, мужчина кусает набалдашник палки»), Дорошевич назовет их «той преснятиной», после которой «публика, как голодная, рванется на отпечатки окровавленных рук в „Пулемете“, на рисунки иссеченных спин, на „юмористические“ картинки, на которых нарисованы горы трупов»^[1025]. В такую крайность качнула страну всё и всегда запрещавшая власть. Испепеляющей ненавистью аукнулись запреты. И тогда власть, ошалевшая от этой дикой, разрушающей государство вседозволенности, вместо того чтобы устанавливать диалог с обществом, бросилась в другую, но зато хорошо знакомую ей крайность — с еще большим рвением запрещать и карать. Ответом стало декабрьское вооруженное восстание в Москве.

Особая ситуация сложилась в сытинском типографском «хозяйстве». Московские печатники, люди квалифицированные, грамотные, еще с сентября действовали организованно, предъявляя «Товариществу И. Д. Сытина» требования экономического характера. Правление не сразу пошло на уступки, но уже в октябре было подписано соглашение, согласно которому повышалась оплата труда, устанавливался девятичасовой рабочий день. Все больше политизировавшуюся ситуацию взорвал арест исполнительного комитета и членов Петербургского совета рабочих депутатов. 7 декабря в знак солидарности с питерцами забастовали рабочие Москвы, а затем началось восстание. Вышедший в этот день номер «Русского слова» содержал призыв Московского совета к забастовке и запрет всех «нереволюционных» периодических изданий. А вечером под вооруженной охраной в типографии на Пятницкой был отпечатан первый номер «Известий Совета рабочих и солдатских депутатов». Направившиеся для выяснения ситуации в печатный цех Сытин, Дорошевич, Благов и Петров были там задержаны до окончания работ по выпуску революционной газеты. Все, впрочем, протекало мирно. На заявление же Сытина, что, дескать, он здесь единственный полноправный владелец и потому имеет право распоряжаться, последовал короткий революционный ответ: «Нет, раз вы у нас под арестом, значит, хозяева — мы». Когда через три дня в его типографии печатали второй номер «Известий», Сытин, как говорится, больше «не возникал». Тем более, что дело осуществлялось уже под наблюдением старшего сына издателя Василия. «Русское слово» не выходило на протяжении одиннадцати дней, в течение которых сытинские рабочие активно действовали на баррикадах в центре Замоскворечья, что дало властям повод не без оснований считать книжную типографию издателя «Русского слова» революционным гнездом. Не случаен ее поджог отрядом драгун.

Кстати, люди, связанные с революционными организациями, работали не только в типографии, но и в редакции «Русского слова». Уже упоминавшийся иностранный обозреватель газеты Вениамин Яковлевич Канель был известен как врач Староекатерининской больницы. Но у почетного гражданина Москвы, автора книги «Алкоголизм в России», была и другая жизнь — активного деятеля РСДРП, члена ее Московского комитета. В его квартире в Мамоновском переулке останавливались наезжавшие в Москву Ленин, Сталин, другие большевики. Скорее всего, доктор Канель был из тех сотрудников «Русского слова», с которыми газета расставалась по причине их ухода «влево». Впрочем, не со всеми, ибо далеко не обо всех сотрудниках в редакции всё знали. Ну кто мог предположить, что скромный репортер Вадим Подбельский — это будущий комиссар почт и телеграфов (наркомпочтель) в правительстве большевиков, а служивший корректором Витольд Ахрамович (Ашмаринов), студент, исключенный «за политику» из Московского университета, поэт и переводчик, близкий к символистам, станет чекистом и ответственным работником ЦК ВКП (б). 24 декабря 1906 года, сообщает историк прессы того периода, «в конторе „Русского слова“ был произведен обыск для выяснения сумм, собранных газетою в пользу нелегальных организаций. Обнаружена значительная сумма, которая и арестована»^[1026]. Последние события могли быть связаны и с деятельностью работавшего в редакции «Русского слова» журналиста И. Я. Дриллиха, бывшего агентом московского охранного отделения. Охранка была заинтересована в том, чтобы «иметь сведения о всем том, что говорится в редакционном кабинете газеты, что обсуждается без цензуры…» Вынашивались и планы воздействия на Дорошевича как одного из публицистов, «которые сейчас создают общественное мнение и настраивают публику оппозиционно»^[1027].

После разгрома московского восстания в номере, вышедшем 19 декабря, после более чем десятидневного перерыва, редакция попыталась «сохранить лицо» за счет чисто фактического изложения событий. Печатание революционных «Известий» в сытинской типографии объяснялось решением Совета рабочих и солдатских депутатов «держать ввиду отсутствия газет население в известности о происходящем». Вместе с тем подчеркивалось, что «вся администрация была арестована руководителями забастовки и под угрозой воздействия задержана до окончания печатания номера и вывоза отпечатанных номеров из типографии». Что же касается пожара на фабрике и участия Василия Сытина в рабочей боевой дружине (последняя информация особенно муссировалась правой прессой), то газета заявила, что это «Московские ведомости» и «Русский листок» «создали басню о сыне И. Д. Сытина, который будто бы стрелял в казаков из пулемета и был арестован <…> В действительности ничего подобного не было. Сын И. Д. Сытина никакого отношения к происшедшему 12 декабря на фабрике товарищества Сытина не имел и арестован не был. Из пулемета лжи стреляли, по обыкновению, „Московские ведомости“ и „Русский листок“. Точно так же совершенно ложны и рассказы этих газет об убитых, раненых и сгоревших на фабрике. О подробностях пожара мы говорить не будем — это выяснит судебное следствие. Теперь же можем заявить, что пожар произошел в то время, когда на фабрике не было ни одного человека».

Если до декабрьских событий левые связи и симпатии части сотрудников редакции и технического персонала «Русского слова» находились в пассивном идейном конфликте с либералами, то после них противоречие обозначилось достаточно остро. Общий порыв к свободе стало разделять видение путей ее достижения. Дорошевич, конечно же, испытал своего рода потрясение, когда его, журналиста демократических убеждений, силою заставили присутствовать при печатании революционного листка вместо газеты, которой он отдавал свои силы и талант. Позже он откровенно заявил: