Я подошёл к первому же, где купил за 25 песет бумажный стаканчик кофе. Кофе был ароматен, горяч. Я наслаждался, присев на скамью и вытянув гудящие ноги. Думал о том, что поездка по Испании только начинается, необходимо экономить скудные туристские деньги, раз уж решил истратить их все на подарок Анне. Почему‑то казалось, это должна быть испанская шаль. Как она выглядит, я не знал. И пока что ни в витринах, ни на женщинах никаких шалей не видел.

Сидел с вощёным стаканчиком в руке, отпивал кофе, глядя на фланирующих людей. Бульвар лежал передо мной как приключение. Я не торопился, оттягивал время.

Днем во время экскурсии по Барселоне автобус с начертанным на боку названием «Юлия», к моей досаде, повёз нас осматривать архитектуру новых районов. Как мне казалось, возведение во всём мире стандартных «машин для жилья» не имело права даже называться архитектурой. Я был уверен, что этот стандарт порождает обезличку не только зданий, кварталов, целых городов. Из‑за него происходит обезличка людей, порождая преступность.

Но здесь, в Барселоне, моему предубеждению был нанесён удар. Я увидел высокие, с волнистой линией фасадов дома — сиреневые, солнечно–жёлтые, темно–синие. Даже издали были видны на плоских крышах кипарисы, пальмы, кусты роз. Хорхе сказал, что там, наверху, среди посаженных в кадки растений, бассейны, где плавают жители этих домов. Летом — под небом. Зимой нажатием кнопки воздвигается каркас плёночного купола.

Я почувствовал себя обкраденным. Возможность круглый год иметь под рукой, лишь поднимись лифтом, простор для плавания, зелень растений, ничем не заслонённые небеса…

Я смял стаканчик, швырнул его в урну, пошёл по бульвару.

Плыл в разноязыком потоке людей мимо киосков, где сейчас, ночью, можно было купить книги по всем отраслям знаний; где прямо в клетках продавались попугаи и канарейки; экзотические рыбки в целлофановых пакетах, наполненных водой; очищенные орехи всех сортов, сладости; снова тот же кофе, сигареты, «Кока–Кола», длинные сэндвичи…

Справа и слева от бульвара светились стеклянные двери и окна варьете, дискотек, кафе и ресторанчиков, откуда доносились звуки музыки.

Внезапно поток сдвинулся в сторону, огибая что‑то большое, яркое, нарисованное на чуть волнистых плитах, устилающих бульвар.

Это оказалась выполненная цветными мелками копия боттичеллиевской «Весны». Чуть поодаль, прислонясь спиной к стволу платана, сидел на земле молодой измождённый художник. Рядом стояла худенькая девочка лет семи, со шляпой в руках. Проходящие изредка кидали в шляпу монеты. Я кинул тоже. Потом вернулся к киоску, где продавали кофе и бутерброды. Купил хрусткую булку, в её разинутом зеве лежали тонкие ломтики разных сортов колбасы. Вернулся, подал девочке. Опустив к ногам шляпу, она обеими руками взяла булку, откусила и, глядя на меня чёрными блестящими глазами, промолвила почему‑то по–английски:

— Very nice…

Я погладил её по макушке. Девочка рванулась к художнику, протянула булку. Но тот отрицательно покачал головой и горестным, безнадёжным жестом тоже погладил голову девочки.

У меня перевернулось сердце. Пошел дальше, чувствуя, что вот–вот разревусь.

Навстречу, раздвигая толпу, шли пять расхристанных девушек, видимо старшеклассницы. Они что‑то отчаянно скандировали, стараясь переорать бульвар. Одна из них размахивала плакатом. Там было написано:

«Долой нашего учителя литературы!»

Когда я дошёл до конца бульвара, был уже час ночи. Передо мной посреди небольшой площади стояла колонна с освещённым прожекторами памятником Колумбу наверху. А дальше переливался огнями порт, светились иллюминаторы стоящих у причалов лайнеров, вспыхивали маяки на концах молов.

От невидимого в темноте Средиземного моря потянуло знобкой свежестью.

Пора было возвращаться в отель.

Обратно шёл по улице вдоль бульвара, сопровождаемый доносящейся из ночных баров музыкой. Страстный перебор гитары сменялся взрывом джаза, снова гитарой…

На капотах припаркованных к бортику тротуара автомашин, укрыв лицо ладонями, в одних колготках и коротких меховых накидках сидели проститутки.

Идти между музыкой и этим позором, скрывающим своё лицо, было жутковато.

Внезапно одна из стеклянных дверей, за которой плавали цветные всполохи, отворилась. Выскочил китаец в белой курточке, ухватил меня за руку, лопоча, стал тащить внутрь, совать какую‑то тонкую книжку. Это оказалось меню ресторана «Кухня Гонконга».

— Но, — сказал я. — Но.

Китаец отстал.

Пройдя ещё несколько кварталов, я потерял направление. Передо мной уходили вверх незнакомые улицы. Бульвар остался позади.

И тут я увидел высокого старика. Все в нём было респектабельно: чёрный костюм, чёрный галстук–бабочка на белой манишке, бамбуковая трость. Старик совершал моцион во втором часу ночи.

— Сеньор, отель «Expo»?

— «Expo»? — Лицо его напряглось, потом прояснилось. Он поднял трость и, что‑то говоря по–испански, стал показывать в ту сторону ночной дали, где намечалось зарево площади.

«Plasa de Katalunja», — только и разобрал я.

— Грациас.

Но старик продолжал тыкать тростью в темноту. Стало ясно: он силится внушить, что от площади Каталонии нужно будет свернуть влево и дальше идти вверх.

— Грациас, — снова сказал я и тряхнул головой, показывая, что все понял.

Старик с сомнением поглядел на меня, и мы расстались.

Я шёл быстро. Хотелось вернуться в отель хотя бы к трём часам, урвать часть ночи, выспаться. Трудно было поверить, что ещё сегодня утром я выходил из своего дома.

«Какие разные миры!» — думал я. Всё, что я нёс в себе, всё, что составляло мою биографию, боль и надежду, казалось несовместимым с этими улицами, где продолжалось ночное гулянье, где незнакомые люди дарили друг другу розы, где у освещённой витрины стоял длинноволосый скрипач, играл Моцарта, и песеты прохожих падали в раскрытый футляр скрипки, лежащий на тротуаре.

Наконец я вышел на слепящую светом площадь Каталонии, стал огибать её, вспоминая, что уже проезжал здесь днём во время автобусной экскурсии мимо вон того фонтана, вот этого отеля «Кальдерой»…

Кто‑то сильно дёрнул за плечо. Я обернулся.

Это был старик. Галстук–бабочка сбился на сторону. Он тяжело дышал, дрожащей рукой показывал влево, за угол.

Боясь, что я пропущу поворот, он, оказывается, мчался за мной всю дорогу…

— «Expo»! — старик продолжал показывать влево. — «Expo»! Avenida Mallorca!

С этой минуты я окончательно влюбился в Испанию. Стоящий передо мной человек олицетворял собой благородный народ Сервантеса, Гарсиа Лорки.

Я поцеловал ошеломлённого старика и свернул с площади.

…В десять часов утра, свежевыбритый и невыспавшийся, с сумкой в руке, я стоял перед своим отелем. Нежно пригревало весеннее солнышко.

Только что автобус «Юлия» отошёл со всей туристской группой, повёз её на экскурсию в парк архитектора Гауди. Я ничуть не жалел, что остался один. Конечно, любопытно было бы взглянуть на причудливые виллы, на недостроенный собор, созданный знаменитым зодчим, но меня гораздо больше интересовали люди. А все эти вычурные здания можно было увидеть и на сериях цветных фотографий, которые наверняка продавались наискосок — в магазинчике с полосатыми маркизами над витриной, где у входа висели гирлянды книжечек–гармошек для туристов.

Надо было бы перейти мостовую и купить такой буклетик, посвящённый творениям Гауди, но ещё неизвестно, сколько могла стоить гипотетическая испанская шаль. Поджидая знакомую Анны, я решил с её помощью выяснить стоимость подобной вещи и по возможности немедленно её приобрести, пока оставались деньги.

Что‑то обидное и несправедливое было в том, что я оказался здесь без Анны. И ещё подумал о матери: за всю свою трудную жизнь ничего, в сущности, не увидела, нигде не побывала…

Красная микролитражка остановилась у тротуара. Дверца распахнулась. Невысокая женщина вышла из машины, позвала:

— Артур! Это вы? Садитесь скорей! Тут нельзя парковаться!