Братство у него, конечно, было, самое большое в стране — комсомол, но Алик выбыл из него механически, не платил взносы и не стал восстанавливаться, могли выговор дать, а сейчас вот вспомнил, — куда пойти, где просить руку друга? Были еще армейские товарищи, но давно он уже никому не писал, ни командиру взвода лейтенанту Зайцеву, ни рядовому Азизу в Наманган, ни Ване Фирсову, бывшему комсоргу, в Вологду. Чем он их порадует? Нечем. А одному никак нельзя оставаться, один он Жанну не защитит, семью свою молодую не оградит от плодожорки. У них и торговля в руках, и прокуратура, — что делать, где искать выход?
Ну а если были бы у него друзья, чем бы они помогли сейчас Алику, если за ним хвост? Он уже подписал две шестьсот, а это вам не два шестьдесят. Ты и на рубль не имеешь права подписывать, если товара в наличности нет. Вот и будет ему статья семьдесят вторая вместо Дворца бракосочетания, следственный изолятор и срок. А Мусаеву прокурор спасет, даст ей для отвода глаз два года условно с отбытием по месту работы. А Жанна будет ему передачи носить, если, конечно, захочет, если не плюнет на него за обман, чего он вполне заслуживает.
Двадцать четыре часа дали ему шакалы, потом дадут двенадцать лет. И не выкрутишься, если уже подписал две шестьсот. Не имеет значения, что ты отказался подписать сто тринадцать тысяч, им на твою честность плевать, им срочно нужен козел отпущения. Как только Алик подпишет, прокурор тут же пошлет ревизию и сгорит Алик ярким пламенем, чтобы спасти Мусаеву. Где выход? Для десантника не бывает безвыходных положений, как учил его лейтенант Зайцев, только надо крепко-крепко подумать.
Алик подумал-подумал и решил — вместо того, чтобы самому гореть, пусть лучше сгорит 7/13, логово преступников. Сделает это Алик технически четко, у него золотые руки, такое замыкание сообразит, что заполыхает в один момент с четырех сторон, и пока приедут пожарники, останутся от хозрасчетного одни головешки, а от заборных листов — серый пепел.
Однако Жанне ничего говорить нельзя, ни про сумму, ни про беседу с прокурором, иначе подтвердятся подозрения ее мамы и тревоги самой Жанны. Не скажет он и про то, как ему прическу сегодня попортили, хотя не помешало бы Жанне знать, какой он стойкий, никакие братья-разбойники его не сломят.
Жанна была дома и мать ее дома, обе сразу заметили и спросили, в чем дело, почему Алик сегодня такой мрачный. Он объяснил, что такова работа в сфере торговли, покупатель бывает разный, у одних не хватает вежливости, у других — денег, третьи требуют книгу жалоб, короче говоря, он немножко устал. Потом мать пошла с Тимуром смотреть «Спокойной ночи, малыши», а они с Жанной уединились на кухне.
— Алик, я тебя изучила, лучше сразу скажи, в чем дело?
Пришлось рассказать ей в общих чертах, и картина получилась такая — в магазине у них недостача по вине заведующей Мусаевой, но она хочет все свалить на продавцов, в том числе и на Алика, заставляет его подписать заборные листы на энную сумму, покрыть, вернее, прикрыть растрату до поры до времени.
— Если бы я был один, я бы подписал, плевать, но теперь у меня семья будет, я должен быть честным на всю катушку.
— Правильно, Алик, ничего не подписывай, стой на своем. И зря из-за этого не расстраивайся.
Жанна не очень-то испугалась, это хорошо, тогда он еще добавил, что муж у Мусаевой прокурор, это Алика малость огорчает, жену тот выручит любыми путями, а она — жулик, товара нет, а требует подписать заборные листы.
— А что это за листы? — спросила Жанна.
Век бы ему не знать их, но пришлось объяснить, что это такой документ, вроде ведомости, в котором перечислено, сколько и какого товара получено продавцом и на какую сумму. И вот эта сумма должна быть в кассе, а где ее взять, если товара такого не получено или получено и налево продано.
Жанна посидела-посидела, поморгала-поморгала и сказала:
— Алик, тебе надо увольняться срочно! Ты с ними не справишься. Тем более прокурор! — Жанна даже руками замахала, так сильно за него испугалась. — Я тебе уже говорила, мне тревожно, сердце чувствует, вот и начинается.
Он закипел от ее слов, сжал кулаки, — нет, он еще им покажет!
— Уволиться надо, Алик. И вообще от торговли лучше подальше, прошу тебя.
Так-то оно так, Алик теперь и сам понял, лучше подальше, но почему все так рвутся в торговый техникум, хотел бы он знать? Продавцами все хотят быть, товароведами, дефицитом распоряжаться, миром править. Молодые, а уже ранние. Кое-что на первых порах они заимеют, но потом конец у всех один, как сказал прокурор, небо в клетку. Удивительная все-таки лихорадка, непонятная: самый большой конкурс — учиться на жуликов. Получить диплом хапуги. Раньше продавец — шестерка, услужник, холуй, покажи, подай, получи чек, заверни. За профессию не считали, все лезли в физики, в атомщики, в киноактеры, а сейчас в жулики лезут, ломятся с пеной у рта. «Окна разинув, стоят магазины». Не окна, а пасти разинув, стоят магазины, сожрут всякого честного с потрохами и пуговиц не выплюнут.
— Надо уходить, Алик, по собственному желанию. Один ты с ними не справишься, — в третий раз уже повторила Жанна.
А он не один, кто сказал, что один? У него есть верные друзья. По всей стране, и не простые — десантники, один к одному боевые ребята в Иркутске, в Намангане, в Вологде и в других городах. Он им всем напишет письма, напомнит об армейском содружестве, о верности до конца, не зря же они два года служили плечом к плечу.
— Жанна, у нас есть бумага и конверты? Давай сюда.
Первому, как и положено по уставу, он написал командиру взвода в воинскую часть номер такой-то. «Здравствуйте, товарищ лейтенант Зайцев! Пишет вам рядовой Алим Санаев. Я жив и здоров, честно работаю, как и положено бойцу Советской Армии. Я вас вспоминаю часто и прошу меня тоже не забывать, чтобы я имел право говорить всем, что я не один, у меня есть друзья по всему Советскому Союзу. Желаю вам больших успехов в боевой и политической подготовке, а так же и в личной жизни. Гвардии рядовой Алим Санаев». Поставил число, расписался и заклеил конверт. Точно такие же письма, короткие и важные, он написал Азизу в Наманган и Ване в Вологду. Адреса он их помнил без бумажки, всякие цифры он вообще здорово запоминал, разбуди его среди ночи, он назовет вам цены на весь ассортимент. Заклеил конверты, сейчас по дороге домой он бросит их в почтовый ящик и через пару недель придет ответ.
Подумал-подумал, спросил Жанну:
— А побольше бумаги у тебя нету? Вот такой, — он показал величиной с газету. Такой у Жанны не оказалось. — Тогда давай клей.
И он склеил из бумаги лист, какой ему нужен, у Тимура нашлись краски и кисточка.
— Только ты меня не отговаривай, Жанна, я знаю, что делаю. Воззвание будет. К народу. Так надо.
Большими красными буквами он написал: «Дураки»! Куда ломитесь? Вас ждет тюрьма! Всех!!! Я продавец, знаю!» Распрощался с Жанной, с матерью и с Тимуром, скоро они станут для него тещей и шурином, взял с собой письма, свернул рулоном воззвание к народу, сунул в карман тюбик клея и пошел во мрак ночи. Жанна прощалась с ним чуть не плача.
— Алик, я прошу тебя все до капельки мне рассказывать. Ничего не скрывай. Одна голова хорошо, а две сам знаешь!..
Он доехал до торгового техникума на автобусе. Возле здания пусто и тихо, черные окна смотрят зловеще, в подъезде светлеет доска объявлений, вот туда он и присандалит свой душевный порыв. Огляделся на всякий случай — ни прохожих, ни милиции, ни дружинников, да и кому придет в голову охранять это заведение именно сейчас, не лучше ли направить все силы на охрану выпускников? Уверенный в правоте своего дела, Алик подошел к доске ровным шагом. Он не врет, не выдумывает, не вводит в заблуждение никого, он честно делится с народом своим личным опытом. Развернул рулон, выдавил по капле клея на все четыре угла, прислонил лист, разгладил его в обе стороны и пошел дальше своей правильной дорогой. Пусть читают, не может быть, чтобы ни один человек не поумнел и не забрал свои документы обратно.
