— Дайте мне халат, — требовала Жанна. — Я пойду его охранять. Очень вас прошу, дайте мне халат. — Как будто халатом она убережет Алика от этой нечисти.

Вскоре прибыла милиция, но прежде чем она прибыла, Малышеву пришлось крупно поговорить с Юрой Григоренко. Он попросил Юру поскорее, до приезда милиции, заполнить историю болезни, на что Юра ответил:

— Есть дежурный врач, Сергей Иванович.

— Ну и что? — машинально возмутился Малышев.

— Мой рабочий день давно кончился. — Юра показал на часы, те самые, феноменальные.

— Ну и что? — повторил Малышев, закипая. — Не видите этого скотского избиения?! — Жанны рядом не было, ей разрешили пойти узнать, в какую палату положили Алика.

— Вижу и сочувствую, — непреклонно отвечал Юра. — Но здесь, повторяю, дежурный врач, а мое время давно вышло. У нас с супругой сегодня бассейн.

Бассейн решительно вышиб из Малышева остатки выдержки.

— Снимайте халат и отправляйтесь домой! — отчеканил он. — А завтра извольте дать оценку себе — вслух! От нее будет зависеть, сможем ли мы с вами работать дальше.

Юра Григоренко устал, понятно, с восьми тридцати в больнице, две операции, тяжелый день, и Малышев тоже устал, просто дьявольски, не меньше Юры, оба были несдержанны, но, наверное, в усталости как раз и проявляется то, что удается скрывать в состоянии бодрости.

…Не надо изменять жизнь — она сама собой меняется день от дня, час от часу. Начал он с врагами мириться, а с друзьями ссориться.

Поднялся в отделение, зашел к Леве Киму — пока ничего тревожного, — затем сестра сказала ему, что дважды звонили из поликлиники, спрашивали, когда Малышев освободится. Было уже начало девятого, и он позвонил ей домой.

— Вы просто умышленно заставляете меня волноваться, — сказала она отчужденно. — В конце концов, элементарный такт должен быть. Обещали звонить и ни слуху ни духу.

— Извините, не смог…

— У вас плохой голос, — сказала она тоже плохим, тусклым голосом.

— Работа, Алла, дорогая — моя работа.

— Сейчас получше, — заметила она чуть бодрее.

— У вас тоже.

— Завтра придете?

— В любом случае, Алла.

— Мне уже и не верится. Позвоните, хотя бы…

Она положила трубку, и он положил. День окончен. Он выдержал его неплохо. Все было хорошо.

А что не совсем? Разговор с Юрой, например, и еще кое-что.

Он поехал на дежурной машине в микрорайон, к Юре Григоренко. Без труда нашли новую девятиэтажку, Малышев сам добивался квартиры для своего сотрудника. Лифт не работал, как водится в новом доме, на четвертый этаж Малышев поднимался расчетливо, с паузами. «Нуль благоразумия» — это не про него. Звонил-звонил — ни звука в ответ. Вспомнил про бассейн, спустился вниз… Как ни суров был Малышев с подчиненными, Юра все-таки держался своей системы. Два раза в неделю у них с женой по распорядку бассейн, и хоть перемрите вы там все в горбольнице, графика Юра ломать не будет.

В машине попросил шофера найти клочок бумаги и написал: «Юра, прошу меня извинить. Малышев». Почтовых ящиков еще не повесили, надо приклеить записку прямо к двери, чем? Шофер предложил солидолом. Малышев попросил его подняться на четвертый этаж и приклеить записку к двери четырнадцатой квартиры. Шофер что-то буркнул, отрывать ему себя от сиденья все равно, что пень корчевать, но пошел, минуты через три вернулся, сердито влез и завел двигатель. Молодой, а тоже запыхался.

— Еще извиняться! — проворчал он, с хрустом, через кучи щебня выруливая на дорогу.

— Надо, — умиротворенно сказал Малышев.

— Он вообще с приветом, аля-улю, — поделился своими наблюдениями шофер. — В шортах пришел в больницу, как американец в Африке. Гигиенично, говорит.

— Его дело. Для этого надо не только шорты иметь, но и характер.

— Правда, жара была градусов тридцать, — чуть осадил шофер.

— Он хороший хирург.

— Мо-ожет быть, вам виднее. Теперь куда, домой?

Малышев кивнул. День он хорошо закончил. Просто замечательно, что приехал к Юре и оставил записку.

В воскресенье Алла отмечала свое сорокалетие. Не очень хотелось, но настояла Инна, позвонил Сакен Муханов — все равно приду, позвонил Вадим Резник, пропел в трубку: «Ну а будет сорок пять, баба ягодка опять», заодно пожаловался на притеснения со стороны жены и сказал, что явится к Алле в гордом одиночестве. Друзья словно сговорились и пришлось Алле готовиться всю субботу и половину воскресенья.

К четырем часам собрался, можно сказать, кворум — прежде всего Инна, подруга Аллы, невропатолог, с мужем Валерием Петровичем, инженером-обогатителем, затем Сакен, главный хирург, с женой, Вадим, кожно-венеролог, без жены, Галина, замглавного на «скорой помощи», с мужем судмедэкспертом, Регина Данилова без мужа, он ходил с ней только на каток и на премьеры в театр. Стали рассаживаться, только расположились, — звонок, явился Ваня Цой, психотерапевт, один.

— В третий раз холостому разрешите присутствовать?

Подтвердился слух, что Ваня опять развелся, не везет мужику. Что же, приняли сироту, раздвинулись. Только Сакен скомандовал наливать, как опять звонок, это уже не сокурсники, пришла старшая сестра Макен с красавцем мужем, высоким уйгуром по имени Бахтияр. Опять отсрочка и веселое оживление. Вадим с мужем Инны перенесли в гостиную стол из кухни, вертели его в дверях то на один бок, то на другой, под стол забрался пудель, оглушительно гавкая, протестуя против разгрома квартиры, за пуделем туда же ринулась Алена, спасать.

— Он так и лезет на неприятности!

Нарастили стол, Вадим объявил, что он здесь и сядет, в протезной части, затем произнес риторическую фразу — он не видит Сакена как всегда на почетном месте.

— Зато я вижу Резника на задворках, где ему и положено, — отозвался Сакен.

Начался традиционный между ними культурный обмен, и тут же обычные для всякого застолья, незамысловатые реплики:

— А можно мне сюда, поближе к черной икре?

— От икры склероз, в ней холестерина много.

— Рассаживайтесь, кто куда хочет.

— Лучшая рыба — колбаса.

— Только не со своим мужем.

Не все врачи города собрались за столом, но можно не сомневаться, что все новости, и не только медицинские, здесь будут произнесены и оценены по достоинству.

Расселись, осторожно заклацали посудой, ножами, вилками, в репликах у каждого заметен свой стиль.

— А где, не побоюсь этого слова, хрен? — это стиль Вадима на грани фола, а иногда и без грани.

— Мальчики, а кто тамада? — это Инна, только «мальчики» для нее и никаких-таких «девочек».

— Мы не в Грузии, мы в Казахстане, зачем тамада? — это Сакен в своем стиле.

— Друзья, а вы заметили, как вымирает поговорка «лучшая рыба — колбаса»? — это стиль мужа Инны, Валерия Петровича, с несколько философским уклоном.

— Вымирает вместе с рыбой, — сказал Ваня Цой, скептик по преимуществу, сделали его таким жены.

— Мальчики, не вижу порядка, так и будем болтать?

— Тамадой будет Резник, — объявил Сакен, — иначе он все равно никому слова не даст сказать.

— Прошу заметить, я прохожу по деловым качествам, а не по национальному признаку, — согласился на тамаду Вадим. — У всех налито? Первое слово Сакену, моему, я не побоюсь этого слова, другу.

Сакен поднялся, сурово уставился на Аллу.

— Дорогая хозяйка, дорогие гости, я предлагаю выпить прежде всего за здоровье нашего замечательного, известного терапевта Аллы Павловны. Мы все тебя уважаем, Алла, и все любим. Желаю тебе прежде всего личного счастья, чтобы ты в ближайшее время…

— И так далее, — перебил Вадим.

— Никаких и так далее! — настоял Сакен. — Надо говорить конкретно. Желаю прежде всего, чтобы Алла в ближайшее время вышла замуж, категорически требую. Ты у нас молодая и самая красивая. Даю тебе слово, если бы конституция учитывала наши национальные традиции, я взял бы тебя второй женой — токал.

— Ты не в конституцию смотри, бандит, а в уголовный кодекс, — посоветовал тамада.