— От твоих слов я весь дрожу. Какой же это был удар, чтобы так изувечить бедного человека? Ну а ты, друг Кенет, постарался ли перевязать их раны, как следует истинному христианину?

И при этом Гэмет являл своему собеседнику лицо, омраченное ужасом и состраданием.

— Боюсь, что все усилия хирургии бесполезны для людей, у которых мозг словно бритвой срезан пополам, — отвечал Кенет, улыбаясь.

— А я знавал человека, который с головы до ног был разрублен пополам, а и того вылечил индейский доктор, — произнес Ник самым что ни на есть достоверным тоном.

— Но кто бы мог разрубить их так искусно? — допрашивал Кенет.

— Не спрашивай, о юноша! Не спрашивай человека, который при одном рассказе о подобных ужасах возмущается. Избавь нас Боже от преступления!

С возрастающим любопытством Кенет наблюдал за квакером, остававшимся внешне невозмутимым.

— Вот невероятные речи для человека, который носит карабин, охотничий нож, пистолет и топор, — сказал он недоверчиво.

— Это необходимые орудия для поддержания своего существования на этой негостеприимной земле. Если ты обезоружишь меня, то дикие звери получат возможность растерзать меня безнаказанно. А я думаю, ты не желаешь мне зла.

— Неубедительно, но остроумно, — возразил Айверсон. — Время, говорят, разоблачает все тайны. Поживем — увидим.

— А я так могу объяснить эту тайну и даже не теряя ни одной минуты! — воскликнул Ник. — Это сброд мошенников-самоубийц. Ведь не раз же так случалось.

— Подобное самоубийство не представляет ли кое-каких затруднительных обстоятельств? — спросил Кенет насмешливо.

— О! Нимало. Мой дядя, знаменитый путешественник, обнаружил в некоторой части центральной Африки породу людей, имевших странную манию разрубать себя от головы о пяток в тех случаях, когда им надоедала жизнь.

Никто не захотел опровергнуть утверждение Уинфлза, который после этого занялся своей трубкой и своими размышлениями.

В лагере поужинали, мало помалу прекратились все звуки. Но Кенету что-то не спалось. Его глаза и мысли сосредоточились на небольшой белой палатке, в которой находилось, по его мнению, самое интересное существо в мире. Чего бы он ни дал, чтобы только узнать, что сейчас Сильвина думала о нем. Простила ли она его за дуэль? Что лучше всего предпринять, чтобы понравиться этой странной девушке?

Поглощенный этими мыслями, он не замечал, как летело время. Ночь становилась очень темной. Звезды одна за другой меркли на небе. Глубокой тьмой окуталось жилище его возлюбленной. Охотники, укрывшись под одеялами, мечтали о родных семьях, о милых невестах. Но Волк сидел, поджав ноги, перед палаткой Сильвины, и, когда мимолетный ветерок раздувал угасающие огни, Кенет мог различить молодого индейца, по-видимому, дремавшего. Но когда весь отряд заснул, Волк осторожно встал, зорко присмотрелся к спавшим, чтобы удостовериться, не наблюдает ли кто за ним, и после этого бесшумно выскользнул из лагеря.

Кенет видел это и догадывался, что в действиях индейца есть какой-то недобрый умысел. На минуту он задумался, не разбудить ли ему Ника, чтобы сообщить свои подозрения. Но, переменив намерение, решил, что лучше самому попытаться разгадать намерения индейца. Заткнув за пояс револьверы, он пустился по следам Волка. Часовые получили приказ никого не пропускать, но они были расставлены на довольно большом расстоянии, так что Волк без труда проскользнул между ними незаметно. Айверсон последовал его примеру. Краснокожий мальчик уверенно крался по опушке леса.

«Так, — подумал Кенет, — этот окаянный мальчишка хорошо знает дорогу и, вероятно, замышляет какую-нибудь пакость!»

И Кенет продолжал пробираться сквозь тернии и кустарники, которые раздирали платье и царапали руки. С каждым шагом путь становился труднее. Айверсон укорял себя, что не предупредил Саула Вандера, потому что сам не знал, куда пробирался, а между тем чувствовал, что его окружают опасности, и боялся при отступлении попасть в какую-нибудь западню. А Волк продвигался вперед все с той же уверенностью. Очевидно, он отправился на условленное свидание. Глубокий ров преградил ему дорогу. Не останавливаясь, он перебрался через него и, пройдя небольшую рощицу, углубился в дубовый лес, раскинувшийся на берегу довольно большой речки, впадающей в Красную реку.

В этом месте Кенет должен был преодолеть самую значительную преграду — ему предстояло пробираться сквозь кустарник. Он пытался уже проложить себе путь, как вдруг послышалось кудахтанье дикой индейки. Он догадался, что эти звуки были произведены Волком, и потому тотчас остановился, чтобы все видеть и слышать. Подобный крик вскоре послышался в ответ, и минут через пять две человеческие фигуры появились во мраке, направляясь к Волку.

Не надо объяснять, какое любопытство овладело Кенетом. Во что бы то ни стало он решил узнать цель этого свидания. Но для этого надо было подобраться поближе. Подвергаясь опасности, Айверсон пополз между кустарниками, трещавшими при малейшем прикосновении. Сердце у него сильно билось. На каждом шагу он мог быть обнаружен. Однако, благодаря своей осторожности и ловкости, он успел без помех добраться до удобного места, где мог исполнить свое намерение. Он не мог различить лиц этих таинственных собеседников, индейцев, судя по костюмам. Тот, что был повыше ростом, начал разговор, и каково же было удивление Кенета, когда мнимый индеец заговорил на чистейшем английском языке, а не на наречии диких племен Северной Америки!

— Волчонок, — спросил он, — что, у тебя сегодня язык прямой?

— У меня и не было кривого, — отвечал Волк живо.

— Хорошо, хорошо, мальчуган, не будем заниматься пустяками. Подумал ли ты о словах, которые пташка заронила вчера в твои уши?

Кенет узнал голос. Он прежде слыхал его и не мог забыть: то был голос Марка Морау.

— Мудрецы не внимают всякой перелетной пташке. Ты желал видеть Волчонка. Вот я и пришел. Кривой Язык, говори.

— Ты не сын Волка, потому что волк бежит, куда хочет, а ты носишь ошейник, — сказал Морау, подстрекая его.

— Волк не раб!

— Вот уж не вижу ни малейшей разницы между рабом и тобой. Твой дух обуздан. Ты потерял любовь к свободе. Ты повинуешься, как собака, приказаниям своей госпожи. Гордость храбрых черноногих умерла в тебе.

— Кривой Язык, это ложь, — отвечал Волк запальчиво, — лучше говори прямо, что надо от меня, а не то уши молодого Волка не станут внимать твоим словам!

— Мое дело ограничивается, как тебе известно, бледнолицей девушкой, которую ты называешь Восход Солнца. Сердце мое преисполнено ее красотой. Я хочу взять ее в свой вигвам.

Каким-то внутренним чутьем Кенет понял, что при этих словах Марк Морау старается прочитать мысли индейца по его лицу.

— Что же дальше? — спросил мальчик.

— Твои родные здесь по соседству.

— Это люди моего племени, но не мои родные.

— Их кровь течет в твоих жилах, и голос крови призывает тебя присоединиться к твоему народу.

— А что дальше?

— Ты пользуешься правом находиться рядом со своей госпожой, поэтому тебе несложно, под каким-нибудь предлогом, заставить ее отстать от отряда или заманить ее от своих объездом направо или налево. Если твои узнают о существовании такого плана, то они засядут поблизости и отрежут трапперам путь к отступлению. Они действуют заодно с отрядом Северо-Западной компании, люди которой поддерживают мои интересы. Бледнолицая красавица последует со мной, а ты, сбросив с себя иго унизительного рабства, отправишься дышать свободным воздухом в шалашах черноногих.

— Не могу я изменить женщине с глазами лучезарными, как восход солнца, — возразил индеец тревожно.

— Ну, послушай же, у тебя будут лошади, ружья, стальные блестящие ножи, ведь один их блеск ослепит твоего врага. Назначим дело на завтра. Если же завтра окажется неудобно, то на послезавтра, и так далее, пока не представится случай.

— Восход Солнца имеет доброе сердце, она очень добра к Волку. Кривой Язык, ее сердце не лежит к тебе.