У меня было чем «расшевелить» его, и я с ходу сказал:
— Мой экипаж ЛИ-2 осенью сорок второго года вывез вашу жену Василису Карповну из блокированного партизанского района на Рязанский аэродром. Вы знаете об этом?
— Что?! — привстал Байда, и его лицо мгновенно покрылось испариной.
— Неужели она вам не сказала?
— Кто? Васса? Да я… да я ее с тех пор не, видел! Где она? — воскликнул он изменившимся голосом.
Я пожал плечами:
— У меня сведений никаких нет о Вассе Карповне. Также и об отце ее и о его отряде.
— Боже мой! — сжал виски Байда. — Один я выжил… Все погибли, все, все! — Он истерически застучал кулаками по столу и, припав головой к столешнице, затих, вздрагивая.
Больно и жалко было смотреть на его переживания. Мы с Полыновым сочувственно молчали. Но вот Байда выпрямился, потряс головой, как бы освобождаясь от тяжести нахлынувших воспоминаний. Скорбно сказал:
— Я искал их по всему свету, но… страшное было время. Никто не откликнулся, и я подумал: Васса умерла от родов, как умерла от этого ее мать Ксения Гавриловна, как умерла ее бабушка Варвара. Васса мне рассказывала об их трагической судьбе. Словно какой-то рок преследовал их род…
Мы угрюмо молчали. Байда посмотрел на Полынова, на меня и тихо, извиняющимся голосом проговорил:
— Я женился вторично, через много лет, когда немножко зарубцевались раны. Душевные раны. Сами понимаете, жизнь есть жизнь… Я… мне тяжко говорить, тяжко все это тревожить.. Васса мученица, принявшая смерть на пороге своей жизни, ее светлая память… Эх, беда, беда!.. — опустил он голову и сел.
Его лицо страдальчески искривилось. Я уж не рад был, что затеял с ним такой неприятный разговор. Чтобы отвлечь его от скорбных дум о Вассе, о далеких тяжелых событиях, я сказал, что у меня есть к нему ряд других вопросов, и попросил уделить мне еще несколько минут, но не здесь, в кабинете секретаря парткома, где то и дело звонили телефоны и отвлекали внимание.
Мы распрощались с Полыновым, вышли из кабинета. В вестибюле присели у столика и продолжили разговор, из которого я понял, что Байда очерков моих о партизанах не читал, и все же я его спросил, читал ли он их.
Он снял очки, протер стекла, ответил стеснительно:
— К сожалению, не попались как-то, но теперь я постараюсь прочитать, достану… А какой, извините, вы использовали материал? Насколько мне известно, из отряда Коржевского в живых никого не осталось. Впрочем, вы же тогда в отряде бывали периодически… А, как говорят, в литературе допускается известная доля вымысла, импровизации, так сказать, на заданную тему. Однако я как ученый стою за стопроцентную правду, и только правду! Как в науке, так и в жизни.
«А как же иначе? Твой жизненный путь и есть борьба за стопроцентную, за большую правду», — подумал я и пояснил:
— Для меня также в первую очередь важны истинные события, достоверные факты: Кроме того, что я знал от непосредственных участников событий, использовал еще и ряд документов: донесений, служебных писем, кое-что добыл из материалов гестапо и полиции, захваченных нашими. Рылся и в газетах ОУН — они сохранились в партизанских архивах.
— И нашли что-то стоящее? — с любопытством спросил Байда.
— Даже о вас кое-что…
— Обо мне?
— О диверсионных акциях, когда вы ходили в рейд на запад, да и другое…
Байда громко вздохнул.
— Только врагам своим можно пожелать то, что пришлось испытать мне…
— Я, Юрий Прокопович, искал в архивах объявление фашистских властей, в котором они сулили за вашу голову десять тысяч марок. Объявление-плакат с вашей фотографией…
— Нашли? — настороженно спросил Байда.
— К сожалению, не нашел.
Байда иронически покачал головой:
— Я в свое время сдуру один экземплярчик принес в отряд, а потом локти себе кусал. На меня целое дело завели, будто я был завербован германской разведкой. Фашистские службы, дескать, специально выпустили такой плакат для отвода глаз. Ведь из всех, ходивших в зимний рейд, уцелел я один. Н-да… Но волоске, можно сказать, висел тогда… А плакат что? Времени-то ой-ой-ой сколько прошло… Вряд ли я сейчас хоть сколько-нибудь похож на того молодца, что красовался в объявлении…
— Вы правы, годы нас не щадили. Мы далеко уже не юноши, но…
— То, что вам показали обо мне в архиве, — цветики, — продолжил Байда. Ведь после партизанского периода началось главное: я участвовал в большой войне солдатом, по всем, как говорят, европам прошел. Молодой был, оклемался, после того как меня с того света вытащили.
Пока мы беседовали с Байдой, мимо нас сновали сотрудники НИИ, то и дело к моему собеседнику обращались с вопросами, приветствовали своего ставшего знаменитым сослуживца, и поэтому настоящего серьезного разговора у нас не получалось. Он и сам это чувствовал, порою терял нить мысли. Прервав на полуслове, его вызвали к телефону. Извинился, ушел. Что поделаешь? Работа есть работа. Вернулся озабоченный, развел руками и, сославшись на чрезмерную занятость, предложил встретиться в конце дня на «нейтральной территории», вне института и побеседовать свободно на досуге.
Я принял приглашение. Байда заехал за мной на собственном «Москвиче» и повез по Ленинградскому шоссе. Было время пик.
— Сейчас во всех ресторанах — кутерьма, а на речном вокзале никакой толкучки нет, — объяснил Байда.
Столик, за который мы уселись, стоял у окна. За стеклами хорошо была видна Москва-река, усыпанная солнечными иголками. Отблески заката играли на тарелках и бокалах, подкрашивали скатерть светлой желтизной. Байда ненадолго отлучился, чтоб потолковать с официанткой. Он здесь, видимо, был свой человек, вернулся, потирая руки.
— Будут раки… — сообщил он многозначительно. — Здесь их варят в пиве. Вещь стоящая…
— Получше тех, что в Маврином болоте?
— Посмотрим. А на горячее возьмем… возьмем… пожалуй, котлеты по-министерски, если не возражаете? А можно цыпленка под белым соусом с молодыми шампиньончиками? Впрочем, не стоит, грибы закажем отдельно. Запеченные в сметане и с мадерой.
«Ух ты! — мысленно воскликнул я. — Каким гурманом стал бывший деревенский парень!»
— Но, как говорят, — продолжал он, — только на безрыбье рак — рыба, а нам натурального отварного судачка, согласны?
— Что это вы затеваете маланьину свадьбу, — засмеялся я и, чтобы остановить Байду, заговорил о том, что мне хотелось бы в газете продолжить рассказ о его военной и послевоенной судьбе.
Принесли закуску и выпивку, и наш разговор прервался. Дальнейшие попытки направить его в нужное мне русло наталкивались на полную незаинтересованность Байды. Он подчищал со стола все подряд, чмокал с аппетитом, изредка отрываясь от тарелок лишь для того, чтобы кивнуть головой.
Наконец Байда, пресытившись, откинулся на спинку стула. Серые глаза его туманились. Не спеша размешал кофе, прихлебнул с ложечки, смакуя, погонял напиток во рту и закурил сигарету.
— Я больше люблю харрари, йеменский, а это арабика, — заметил он и уже другим, деловым тоном сказал, пуская дым в сторону окна: — О себе говорить не принято, да и неудобно. Вам лучше познакомиться с высказываниями прессы обо мне…
И не успел я сообразить, какой форме информации отдать предпочтение — печатному слову или живому, как передо мной откуда-то возникла красивая зеленая папочка. Из нее Байда вынул и протянул мне газету, заранее сложенную так, что нужное для чтения искать не требовалось. Взгляд мой привычно скользнул по напечатанному от начала до конца. Статья подписана двумя генералами: Шуляком и Пузановым, в ней речь шла о подвигах, совершенных Байдой в октябре 1943 года.
«Перед форсированием Днепра, — читал я, — батальон капитана Евгеньева, в котором служил молодой солдат, но бывалый партизан Ю. П. Байда, остановился на привал, и тут многие стали свидетелями отважных действий Байды. При налете вражеских самолетов от взрыва бомбы загорелась рига, где стояли в укрытии восемь автомашин, груженных минами. Испугавшись взрыва мин, водители кинулись врассыпную, но не таков солдат Байда! Он, бросаясь раз за разом в огонь, вывел по очереди все машины и тем спас военное имущество и боезапас. За решительность и неустрашимость Байде присвоено звание сержанта и его наградили медалью «За отвагу».
