Что же касается начальника полиции Кормыги, то… Юрась узнал позже, как он откликнулся на всю эту историю и что решил.

В кузню Юрась ходить перестал: не мог ни работать, ни есть, ни спать — перед глазами стояли дети, колючая проволока. Лежал на топчане в сарайчике, подсунув кулаки под голову. На потолке рдел подсвеченный солнцем сучок. Юрась глядел на него, временами разговаривал с ним мысленно, и ему казалось, что на всем белом свете нет никого и ничего, только он да этот сучок, рдеющий над головой. Но солнце опустится, и сучок тоже погаснет…

Куприян из райцентра вернулся в середине дня, уладив там все свои дела. Бабка Килина позвала Юрася в хату. Он встал молчком у печи, поглядел на дядю сверху вниз. На сером сморщенном лице старика вспыхнули пятна. Желваки задвигались.

«Ну, начинается…» — сказал себе Юрась. Но лицо дяди внезапно расплылось в добродушной улыбке.

— Ну что, Аника-воин, не напустил еще в штаны от страху? Видно, хочется-таки понюхать тебе немецкой тюряги… — Помолчал, кашлянул сердито. — Совсем сбесился! Силу дурную девать некуда. Заставляешь родного дядю гнуть спину черт знает перед кем! Вот она, твоя благодарность, за все добро, что я тебе делал!

Юрась подумал с досадой: «Теперь надолго заведет шарманку…» Но, к удивлению, Куприян оказался краток. Вынув из кармана пиджака какой-то сверток, от положил его на край стола, на него — сложенную вчетверо бумагу, откинулся назад и похлопал себя но коленям как человек, который собирается сообщить что-то чрезвычайно важное.

— Садись, — кивнул он Юрасю.

Тот присел на лавку, провел пятерней по спутанным волосам.

— То, что ты дал по морде Латке, в общем, правильно. Но погано. Едва удалось прикрыть дело. Скажи спасибо мне да Панасу Гавриловичу. А теперь слухай, что я буду говорить.

Куприян откашлялся и начал говорить. Уже с первых слов Юрась почувствовал, что это не та нудная проповедь, которую он ожидал: речь шла о вещах столь удивительных, столь необычных, что Юрась рот разинул от изумления.

Начал Куприян с категорического заявления о тем, что наступил час для всех верных украинцев браться за установление своей национальной, самостийной, украинской соборной державы под эгидой ОУН, которую поддерживают германские власти.

— Мы в своем районе уже начали гуртовать людство, мы выявляем тех, кто верен нашему делу, мы… Кто мы? — переспросил Куприян, взглянув свысока на Юрася. — То пока секрет.

— Хе! Немцы захватили нашу землю, чтоб потом отдать ее вам под самостийное государство? Как же! Держи карман шире!

— Ничего, придет время — отдадут. Заставим. «Або будэ Украина, або крови по колина»…

— И много вы нагуртовали таких верных людей? — спросил с сомнением Юрась.

— Сколько ни есть, а есть… У нас с другим неважно: далеко от нас находится руководство ОУН, вот мы и варимся в собственном соку, не знаем истинного положения вещей в организации, не знаем ближайших планов и задач. Тут можно дать такого маху, что без головы останешься. Знаем только, что в конце зимы ОУН, к сожалению, раскололась. Откуда знаем? А от родного брата Панаса Гавриловича Кормыги — Юхима. Он еще с войском Симона Петлюры остался в Польше, а на днях прислал с верным человеком большое письмо из Львова. В нем он и пишет о делах ОУН. Дела, не скрою, невеселые. После раскола одной частью организации руководит Андрей Мельник, другую часть, которая называется «новая генерация», возглавляет Степан Бандера. Да ты должен помнить его, это тот самый Бандера, про которого писали в газетах лет семь назад. Именно тогда ты как раз перешел в пятый класс. Бандеру и еще нескольких судили в Варшаве за убийство польского министра.

— Не-е… Убил не он, другой какой-то, того не поймали, — возразил Юрась, наморщив лоб.

— Ну, если не сам убил, так организовал покушение. Не в том дело. Важно, что он у немцев в почете. Его приговорили к смертной казни, но немцы оказались посильнее польского правосудия, не позволили покарать Бандеру, а когда захватили Польшу, тут же освободили его. Самое бы время сплотиться и двинуть вперед, а тут пошли свары. Пока Бандера сидел в польской тюрьме, Мельник, видать, укрепился в руководстве и не захотел делиться властью, и теперь у них началась междоусобица — так по крайней мере считает Панас Гаврилович. А что еще может быть хуже, чем внутренние раздоры? Кому от них польза, кроме как ворогам нашим? Панас Гаврилович старается изо всех сил собрать в один загон, под одну руку всех братьев-украинцев, а Юхим сообщает с горечью, что вместо общих действий недавно начались распри между походными группами Бандеры и куренями Тараса Боровца, атамана Бульбы, как его называют на Волыни. Это он создал «Полесскую Сечь» в пример другим борцам за национальное отмежевание. Теперь видишь, Юрась, что творится на свете? Вместо того чтобы помогать друг другу в столь тяжкое время, все перегрызлись, пошли брат на брата. А если там, наверху, такое творится, то что ж делать нам, здесь, на Левобережье, где истинно украинский дух ослаб под влиянием соседей-кацапов? Как держать себя, на кого опираться в такой ситуации? Кого поддерживать и на что надеяться?

Панас Гаврилович просто теряется — это при его-то мудром разуме! При его большой грамотности! Он никак не может докумекать, за кого выступает сам Юхим? В какой он оппозиции? Какие за ним силы стоят и какие — против него? Брат-то брат, но тут надо знать доподлинно, все разведать, вынюхать точно, кто чем дышит. Когда дело дойдет до ножей, разбирать, кто ты: сват ли, брат ли — не станут. Батька родного не пожалеют, если попадет под горячую руку.

Поэтому-то и нужно незамедлительно связаться с атаманом Тарасом Боровцом. Его штаб-квартира от нас ближе, чем другие, в Олевске, возле Житомира. И это важное дело предстоит выполнить не кому-нибудь, а тебе, Юрась. Найдешь атамана Тараса Бульбу и передашь ему вот это письмо.

— А почему именно я должен ехать к черту на рога?

Дядя принялся обстоятельно втолковывать, что посланца надежнее его сейчас не найти. Кроме того, и Кормыга и он, Куприян, убеждены, что Юрасю лучше уехать отсюда на время, потому что Тихон Латка и некоторые другие точат на него зуб. Да и за гибель отца надо поквитаться. Панас Гаврилович надеется, что Юрась, встав на правильную дорогу, возьмется по-настоящему за ум. Поручение непростое, надо проявить ловкость и осторожность — в этом залог удачи.

— Возьми бумаги и пропуск, — показал Куприян на пакет, который положил на стол в начале разговора. — А вот гроши, зашей в пояс. Письмо баба Килина в шапку зашьет. Харчей в торбу поклади и завтра спозаранок — с богом!

Юрась взял письмо, запечатанное сургучными печатями, повертел в руках. Куприян продолжал выкладывать всяческие советы, которым должен следовать племянник, путешествуя в опасное военное время по незнакомым местам.

Юрась запрятал бумаги, как велел дядя, и стал собираться в дорогу. Со стороны могло показаться, что ему совершенно безразлично, ехать куда-то или не ехать, на самом же деле он весь дрожал от сдерживаемой радости. «К Тарасу Бульбе? — думал он. — Да хоть к черту на куличики! Лишь бы выскочить отсюда, а там лови ветра в поле… Ведь те, что печатают прокламации, где-то недалеко, только надо поискать, а с немецким пропуском валяй куда хочешь».

Собрав в торбу пожитки, Юрась повесил ее на гвоздь в сенях: пусть все будет наготове, останется только порог перешагнуть. Подумал: а не наведаться ли в село перед отъездом? Что ж, сходить можно, все равно делать больше нечего, только к кому идти? Юрась вздохнул. Не с кем ему прощаться. Нет у него друга, который сказал бы доброе напутственное слово, нет подруги, которая обняла бы его перед разлукой, нет человека, которого опечалил бы его отъезд.

Чтоб не торчать попусту дома, он выбрался задами на огород, спустился по пологому взгорку к речке, сел на берегу. Земля под ногами пахла сыростью. Солнце косо освещало полуголый лес, посиневшее небо было прозрачно и строго. «Как глаза Агнии…» — простонал Юрась.

Юрась лег поздно и только задремал, как в дверь сарайчика громко застучали. Юрась вскочил на ноги, откинул крюк.