«А ведь сегодня спозаранок мне надлежало быть в дальней дороге, — вспомнил Юрась и криво усмехнулся. — Дорога!.. Хороша дорога, если нужно ото всех скрываться. Документы, что вручил дядя Куприян, теперь не помогут, поди сунься с ними! Первый же полицай или немец сцапает. И о партизанах теперь думать нечего. Партизаны не помилуют карателя… В общем, влип ты, Байда. Будут лупить тебя и те и другие…»

Юрась поежился, поглядел с тоской в чадный купол неба.

«Надо бежать, а куда?» — подумал Юрась и направился в глубь леса. Прошел немного и вдруг услышал негромкий женский голос:

— Товарищ… мы здесь…

В стороне, сливаясь с темными кустами, сидела спасенная им из огня женщина с ребенком.

— А-а-а… вы? Ну как, отдышались немного?

— За Сережу боюсь, — сказала женщина и встала. — Что делать?

Юрась и сам хотел бы знать что.

— Надо уйти подальше от этого места. Как бы утром каратели не устроили прочес леса, — сказал он женщине, которая назвалась Лесей. Она посмотрела умоляюще в глаза:

— Не бросайте, пожалуйста, нас, мы нездешние, мы без вас погибнем.

— Раз уж мы вместе, вместе и пойдем. Доведу вас до какого-нибудь села, — сказал Юрась.

К утру они прошли километров десять. Брели глухими тропами, собирали по пути с оголенных кустов всякую кислятину, от которой глаза лезли на лоб и рот сводило оскоминой. Леся совсем выбилась из сил, да и Юрась порядком устал. Толчки крови больно отдавались в разбитой голове, в животе урчало, очень хотелось есть. С каждым шагом двигаться становилось все тяжелее. Ребенка несли попеременно. Начался день, стало теплее. Юрася прямо-таки изводила жажда. Он вырезал из березовой коры туесок, законопатил щели мхом, но все равно воду в нем нести было нельзя — она быстро вытекала, приходилось пробираться к болотам и черпать, чтоб напоить Лесю. Чувствуя ответственность за этих обездоленных людей, Юрась решил поискать в окрестностях каких-нибудь дикорастущих плодов и ягод. Петляли, петляли, пока не наткнулись на старую просеку. Она заросла молодыми деревцами, а ежевики столько — настоящие ежевичные дебри, не продерешься сквозь ее колючее буйство. Листья пожелтели и осыпались, но ягоды местами еще висели. Черные, перезревшие, они заметны были издали. Юрась попробовал — сладкие. Оставив Лесю «пастись», сам потопал по просеке дальше, пообещав вернуться через часок. И тут ему вскоре повезло: попалась обширная заросль лещины. Накинулся на нее — только треск пошел по чаще. Пища такая сил придает, не сравнить с какой-то там кислятиной. Насытился, снял исподнюю рубашку, сделал из нее торбу и стал заготавливать орехи для Леси.

Скоро от пресных маслянистых ядрышек орехов в животе появилась боль. Во рту сухо, а воды ни капли. Закинув торбу с лещиной за плечо, побрел искать воду. Как назло, ни родника, ни даже лужи не попадалось. А тут живот схватило, хоть ложись. Выломал палку, пошел согнувшись в три погибели.

Но вот блеснула вода в неглубокой рытвине. Опустился на колени, попил. Вода пахла прелым листом, но показалась вкусной. Кругом безмолвие. Тишина такая, что звуки капель, падавшие с подбородка в лужу, были слышны. Неподалеку на зеленой прогалине Юрась увидел грубо тесанный, черный от непогоды крест. Подошел ближе. Кто сделал его? Кому поставлен он здесь, в глуши? Чьи кости лежат под ним? Или на этом месте кончилась жизнь какого-то несчастного бродяги?

Юрась присел возле креста. Все же не надо было так объедаться орехами, обжорство к добру не приводит. Теперь неохота рукой-ногой шевельнуть. Солнце пригревало, прохладный ветер шастал по верхам деревьев, трогал ветки. Странной казалась здесь, на безлюдье, их приглушенная воркотня. Невнятная и монотонная, она убаюкивала. Одолевала дрема. Потом егозливый ветер угомонился, перестал ерошить ветви, они мало-помалу застыли и не то слились, не то расползлись в одно бесцветное пятно…

Сколько длился этот полусон? Минуту? Час? Или два? По-прежнему было тихо и чуть тепло. Все как было, и все же что-то изменилось. Будто в устоявшейся тишине смутно прозвучала тревога. Ощущение ее было настолько сильным, что Юрась вздрогнул и очнулся. Глаза его еще были закрыты, но он уже знал: рядом кто-то есть. По мере того как веки его медленно поднимались, перед ним все явственней вырисовывались три черные точки. Когда же он, окончательно воспрянув, вскочил на ноги, на уровне его лба действительно застыли три черные точки: два зрачка и дуло автомата.

Юрась сжался. Осторожно покосился глазом направо, налево, и сердце упало: сзади, чуть дальше, был верховой с винтовкой наизготовку. Одеты в потрепанную армейскую форму, поверх наброшены безобразные балахоны в пятнах грязно-зеленого цвета.

Люди, захватившие Юрася у креста врасплох, возрастом были немногим старше его, отметил он также для себя и то, что удрать от них вряд ли удастся: вооружены до зубов, к тому же на лошадях.

Юрась снял шапку, почтительно поклонился:

— Здравствуйте…

— Здоров, коль не шутишь, — ответил насмешливо тот, что с пистолетом, — высокий кудрявый крепыш. Ростом он был с Юрася, только в кости потоньше, поджарее. Окинул пленника оценивающим взглядом, спросил: — Кто такой и что здесь делаешь?

— Вот… — показал Юрась на торбу. — Лещинку собираю, орехи.

— Так-так… белка, значит. Белка песенки поет да орешки все грызет… А где ж дупло твое?

— Я нездешний…

— Оно и видно. А ну-ка, Яша… — кивнул крепыш рыжему с винтовкой.

Тот соскочил с коня, быстро обыскал Юрася, вынул из кармана нож, пропуск на беспрепятственный проезд по оккупированной территории, выпорол из пояса штанов деньги, словно заранее знал, что они там защиты. Крепыш бегло взглянул на пропуск и на его владельца.

— Нда… орешек…

— Орясина целая! — поддакнул рыжий. Затем приказал Юрасю: — Забирай свою шушеру-мишуру — и айда.

— Куда? — спросил Юрась, топчась на месте.

— Пойдем, пойдем! — приказал кудрявый тоном, не предвещавшим ничего хорошего, и пригрозил пистолетом: — Не вздумай, белка, дать деру!

Юрась поднял рубашку с орехами, подумал со вздохом: «Счастье, что Леси с ребенком нет рядом, а то бы и ее захватили…»

Спустя минуту-две верховые и между ними пеший Юрась двинулись от старого креста неизвестно куда. Глаза у Юрася были закрыты повязкой.

Их и увидел первым Афанасьев в тот момент, когда взвинченная Васса обвинила его в издевательстве над Варухиным. Юрасю развязали глаза, и он понял, куда попал. Вообще-то подозрение, что его захватили партизаны, возникло у него в пути, но убедиться в этом не было возможности, а спросить он не рискнул. Теперь все ясно, однако от ясности легче не стало. «Что умер, что сдох… — подумал он безнадежно. — Полицаю, родственнику изменника, просить у партизан пощады смешно».

Юрась посмотрел исподлобья на людей и вдруг… Кто это? Он не поверил своим глазам: впереди партизан стояли… Купчак и Коржевский. Юрась даже головой потряс, чтоб рассеять наваждение, но оно не исчезло.

«Теперь они прихлопнут меня наверняка…» — подумал он без сомнения. Какая-то роковая глупая случайность связала его бестолковую судьбу с этими деятелями… Вот стоят, поджидают свою жертву.

На поляну подходили другие партизаны. Кудрявый, захвативший Юрася, стал докладывать Коржевскому о том, что прошлой ночью каратели спалили хутор Спадщину, жители разбежались.

— Там же была наша Леся! Где она, Максим? — воскликнул Афанасьев, и тут только Юрась увидел его.

— Лесю я не нашел. Дом, где мы ее оставили, сгорел. А вот этого, — презрительно кивнул кудрявый Максим на Юрася, — в лесу накрыли. Невинная белочка! В лесу орешки собирала и пробиралась куда-то с охранными документами. Вот… — он подал Коржевскому отобранные бумаги и деньги.

Осипшим, нервным голосом Юрась произнес:

— Я сбежал оттуда… с хутора, от карателей.

Коржевский, не слушая, взглянул мельком на документы, передал Купчаку, кивнул на Юрася:

— Узнаешь молодца?