Возле кузни Куприяна сидел на колоде Коржевский, поблизости стояли связные, постепенно к ним стали стекаться партизаны, еще не остывшие от боя. Командиры взводов докладывали Коржевскому и торопливо удалялись, озабоченные делами.
Вызволенных детей-заложников определили временно в просторную хату сельской управы. Женщины топили печи, грели в чугунах воду — мыть ребят. Во дворе Васса перевязывала захваченных в плен раненых немецких солдат. За ними пришел партизан, повел на допрос.
После командирского совещания объявили дневку. В селе выставили посты, по дорогам выслали дозоры, партизан развели по дворам. Из труб домов и бань повалил дым. Афанасьев никого не приглашал к себе, но получилось как-то само по себе, что и командир и комиссар оказались в его доме. Подошли взводные, уселись за стол. Озабоченный дед Адам со здоровенной, как амбарная книга, тетрадью в руках шепнул что-то парнишке из хозвзвода. Тот выскочил во двор и тут же вернулся с ведром, поставил его перед Коржевским. По Хате поплыл острый хмельной душок.
— Вот видите, какой у нас интендант? Нашел даже чем ржавчину в горле прочистить… — похвалил Коржевский, вытирая рушником руки.
Дед Адам усмехнулся, как всегда, одними глазами.
— Какую прикажете порцию?
— Какую? — переспросил Коржевский. — А такую: у кого боевых заслуг больше, тому и порция больше… Прямая пропорция, так сказать…
— Ага… Понятно…
Командиры засмеялись. Парнишка из хозвзвода зачерпнул из другого ведра старинной медной кружкой воды и, ставя на стол, предостерег:
— Разбавляйте побольше, а то страх какой крепкий…
— Тю на тебя, хлопец! В лесу и так спасенья нету от сырости…
— Э! Что-то мало ты налил, хочешь, чтоб глаза у меня провалились?
— На еще. Трескай! Может, они у тебя повылазят от жадности!
Комвзвода опрокинул полстакана, крякнул, покачал головой удивленно:
— Отчего так? Бывало, мороз градусов шесть всего-навсего, а за уши дерет — спасу нет! Тут же все девяносто шесть, а глотка хоть бы что!
— Она у тебя луженая…
— Лишь бы не худая!
Скоро командиров, разморенных трудной бессонной ночью, разомлевших от еды и хмельного, стала одолевать дремота. Самый раз всхрапнуть бы часок-другой, да некогда — У каждого дел невпроворот. Все занялись своими делами, кроме, пожалуй, связных да Варухина. Эти сидели у крыльца, бездельничая. Очки Варухина поблескивали, в тонких губах зажата дымящая цигарка. Он рассказывал, как воевал против дзота. Теперь командир взвода к нему не придерется, и насчет экипировки тоже все в порядке, сапоги во какие! Офицерские! В бою добыл. Другие таких нет ни у кого.
Во время разглагольствований Варухина во дворе появился Юрась, рядом с ним шагал человек лет сорока с котомкой за плечами и чемоданчиком в руке. Он был костляв и тощ. Подошли к крыльцу, где сидели связные, загораживая дорогу.
— Ты гляди! — воскликнул один. — Мумия никак!
— Байда, где ты ее выкопал?
— Это он в местной кунсткамере реквизировал.
— Никак мощи святого Попандопуло…
— Остряки… — бросил мимоходом Юрась, поняв, что партизаны приняли его спутника за фашистского прихвостня. Зайдя в избу, доложил:
— Товарищ командир отряда, радиотехник Лущилин доставлен по вашему приказанию!
— Ты смотри! — воскликнул Коржевский, затем с упреком — радиотехнику: — Что ж это вы, уважаемый? Кругом война, а вы зарылись кротом и моя хата с краю? А кто ж воевать будет?
— Я отвоевался еще до войны… — ответил тот хмуро.
— Как же это?
— Так… — Скулы радиотехника покрылись яркими пятнами. — Теперь уж недолго осталось…
Купчак понял и, чтоб изменить неприятный разговор, направленный Коржевским не в ту сторону, сказал:
— Нам, товарищ Лущилин, очень нужен сейчас человек, чтобы в технике понимал, то есть радист.
— Да уж ясно, что не тракторист.
— Ну и как вы на это смотрите?
Лущилин пожал костлявыми плечами, водрузил на стол видавший виды чемоданчик, спросил:
— Где она?
В ответ на лаконичный вопрос Коржевский послал связного к телеге, на которой привезли портативную рацию. Юрась, спросив разрешения, удалился, а дед Адам открыл свою «амбарную книгу» и принялся перечислять командиру количество учтенных трофеев: десять пар лошадей, походная кухня, четыре исправных пулемета, сорок винтовок, шесть автоматов, три с лишним сотни гранат и много артиллерийских снарядов. Их еще считают. А вот обмундирования, к сожалению, нет. Ни единого комплекта. Есть десять тюков шерстяных одеял, припасли завоеватели на зиму. Блицкриг блицкригом, а запас, как говорится, не колет…
Вечером на общем построении отряда объявили приказ о создании нового подразделения — саперного. Командиром его назначался лучший специалист в этой области — Афанасьев. Разведкой вместо него предстояло командовать бывшему десантнику сержанту Максиму Костылеву.
Забот у каждого прибавилось, и только химинструктор Варухин по-прежнему находился не у дел. Эх, как он обрадовался, что наконец-то избавится от зануды Афанасьева, но… мечты, мечты! Словно в насмешку, его опять оставили под его началом.
Ночь прошла спокойно. Партизаны расположились в деревенских хатах, храпели на теплых печах после бани, и только Лущилин в доме сельской управы корпел над неисправной рацией. Уставший, он к утру закончил ее ремонт. Выпил две кружки молока, принесенного сердобольной Вассой, явился к Коржевскому, доложил:
— Кажется, хозяйство работает как будто нормально…
— Мать честная! Сколько оговорок! — воскликнул, смеясь, Купчак.
Коржевский стукнул обрадованно ладонью по столу:
— Так за дело, Эраст Матвеевич!
— За какое дело? — не понял тот.
— Налаживайте связь. Сейчас как раз наше время подходит, с десяти часов по московскому, — продолжал Коржевский. — Вот позывные, а вот приготовленная шифровка. Действуйте!
— Позвольте! — поднял руки Лущилин. — Вы что, смеетесь? Я радиотехник, понимаете? Техник, а не оператор. Ключом не владею.
— Азбукой Морзе, что ли?
Лущилин поморщился от столь откровенного проявления дремучей темноты, застонал беспомощно:
— Да при чем здесь азбука? Для операторской работы мало знать точки-тире, нужны практика, скорость, ритм. Да что там! Чего не умею, того не умею. В общем, увольте.
— Уж если вы не умеете, то мы и вовсе ни бум-бум! Нам хоть как-нибудь, Эраст Матвеевич, а? Ну, помогите, дорогой, вот так нужно!.. Кроме вас, некому.
— Ну поймите же вы… — взмолился тот, но Коржевский не дал ему говорить, взял за рукав, дернул повелительно:
— Надо! — И еще раз повторил твердо: — Надо, Эраст Матвеевич!
Лущилин громко высморкался, спрятал в карман синий, пахнущий канифолью платок и сложил руки на груди крест-накрест. Всем своим видом он как бы отстранялся от ответственности: мол, я вынужден подчиниться, но последствия — на вашей совести. Медленно повернулся, пошел к зданию управы. Коржевский подмигнул присутствующим, накинул полушубок, пошел следом. За ним потянулись Купчак и еще несколько командиров, заинтересовавшихся, что получится из этой затеи.
В нужное время Лущилин вошел в связь, но записать ничего не успел. Попросил повторить сызнова и как можно медленней! Там, на центральной, прекрасно поняли его просьбу, но, вероятно, подумали о радисте что-то нехорошее и, вместо того чтобы помочь бедному, нарочно затрещали зуммером как из скорострельного пулемета! Лущилин повернулся к Коржевскому, развел в досаде руками: говорил же вам!
— Ничего, ничего… — сказал тот, пожевав кончик бороды. — Действуйте смелей, передавайте шифровку. Лишь бы они приняли ее.
Лущилин, выпятив от напряжения губы, долго выстукивал ключом, водя пальцем по длинной колонке цифр. Командиры вперились взглядом в мигающий зеленый глазок индикатора, молчали.
Последняя цифра отбита, руки Лущилина опустились на сухие колени. Стало тихо. Слышны лишь свист передатчика да голоса с улицы, приглушенные стенами.
Но вот зуммер затрещал опять, на этот раз медленно. Лущилин схватил карандаш, стал записывать. На губах его появилась едва приметная усмешка. Карандаш Лущилина продолжал бегать по листку, ряды цифр росли. Небольшая пауза, новый листок бумаги, и опять потянулась цепочка, только уже из букв. Текст незашифрованный. Лущилин писал, а уши его все больше розовели. Сеанс закончился, листок, испещренный цифрами, перешел в руки Коржевского.
