Невесёлый дом у Оленьего Рва был полон ссор и недовольства. Корнелия не ладила с советником, деспотизм которого делался день ото дня тягостнее. Размолвки между отцом и детьми учащались. Тогда, чтобы избавиться от давящей обстановки, Гёте решил снова взяться за изучение права. Может быть, счастье ему улыбнётся, если он попытается поехать во Францию. 30 марта 1770 года он направился в Страсбургский университет[38].

В то время между Франкфуртом и Эльзасом[39] было только что установлено сообщение дилижансом. Высокая новая повозка, набитая сундуками и мешками и запряжённая шестёркой лошадей, рысью прокатилась по выбитым улицам. Миновали феодальные ворота пфальцграфских городов и около Лотербурга вступили в пределы Французского королевства. Солнце только что разогнало тучи и сияло в чистом, словно вымытом небе. Едва пробудившаяся весна встретила выздоравливающего на пороге новой жизни. Вдали, царя над равнинами, поднимался высокой стрелой шпиц страсбургской колокольни. 2 апреля дилижанс остановился перед гостиницей Духа.

То был большой французский дом с въездными воротами и четырьмя этажами. Двор его, окаймлённый виноградными кустами, был украшен колодцем с раковинами. Крепкая дубовая лестница с балюстрадой вела в комнаты. Светлая, украшенная лепными гирляндами и свирелями комната ненадолго задержала Гёте: почти бегом бросился он к собору.

Едва очутившись у паперти, он замер в оцепенении. Его давила эта каменная громада. Но, овладев собой, он поднялся до плоской кровли фасада. Солнце заливало эльзасскую долину. В окружении нежно-зелёных полей звездой раскинулся внизу вольный королевский город. Его колокольни и острые крыши были кругом опоясаны валом, бастионами и выступами. Муаровая лента Иля, расположившегося семью рукавами под крытыми мостами, то скрывалась, то вновь показывалась между башнями, испещрёнными бойницами, и зелёными набережными, покрытыми мохом или плющом. Здесь и там, в гуще готических шпилей, каменных будок и бойниц, выделялись своим вызывающим обликом памятники французского владычества — дворец принца-епископа, отель старшины Великого капитула, отель интендантства, казармы, иезуитский монастырь. Подчёркнутый контраст, символ борьбы двух цивилизаций, двух миров. В Страсбурге, «городе дорог», на этом перекрёстке между Центральной Европой и Западом, сталкивались германское сопротивление и французский напор. Блондель[40], архитектор короля французского, разрушал деревянные древние постройки, чтобы проложить улицу или выстроить княжеский дворец с классическим карнизом и колоннадой. Созерцая это смешение древних церквей и новых дворцов, Гёте забылся в смутных грёзах. Останется ли он здесь? Направится ли дальше, к Парижу? Пересекая пастбища и небольшие рощи, Рейн нёс свои воды к пределам империи, и поэт грезил о загадочной судьбе, которая ожидает его здесь, на чужбине. Аисты пролетели около башни. Он начал спускаться...

Две недели спустя после приезда Гёте в городе начались спешные приготовления к торжествам. Плотники, столяры, живописцы, драпировщики, декораторы засуетились под командой королевских интендантов. На одном из рейнских островов соорудили павильон для приёма высокого гостя. Триумфальные арки украсили въезды на мосты. Кто же был этот ожидаемый высокий гость? Не кто иной, как августейшая и прелестнейшая принцесса Мария-Антуанетта[41], эрцгерцогиня Австрийская. Она только что обвенчалась заочно с французским наследным принцем и направлялась из Вены в Париж для свадебных торжеств. Кардинал де Роган, ландграф Эльзасский и принц-архиепископ Страсбургский, должен был принять её в своём дворце, окружённый высшим духовенством и канониками Великого капитула. Для этого приёма кардинал украсил цветниками и портиками свою террасу, спускающуюся к берегам Иля, и превратил её в волшебный сад.

Гёте со страстным вниманием следил за всеми приготовлениями. Его особенно привлекал «дом обмена», построенный посреди реки на Верде. Здесь императорский комиссар должен был передать эрцгерцогиню графу де Ноайлю — чрезвычайному послу французского короля. Боковые залы были обтянуты гобеленами, изображающими подвиги апостолов и исполненными по картинам Рафаэля[42]. Гёте был очарован ими. И наоборот, ему показались очень неприятными тканые обои — изделия мастеров города Бове, украшавшие центральный зал. Эти обои воспроизводили историю Язона и Медеи, историю самого трагического супружества. «Как будто бы выслали к границе, навстречу этой прелестной и весёлой принцессе страшное привидение».

Седьмого мая 1770 года соборные колокола зазвонили вовсю. Маршал де Контад и граф де Ноайль отправились к Рейну для церемонии «вручения». После полудня наследная принцесса въехала через ворота Мясников, где её приветствовали маркиз де Вогюэ и офицеры Королевского иноземного полка. Везде на пути народ толпился с криками «ура». В праздничных одеждах, с развёрнутыми знамёнами стояли шпалерами корпорации. Лодочники, рыбаки, садовники и огородники были в традиционных костюмах: плоские треуголки, длиннополые кафтаны, шерстяные чулки и башмаки с пряжками. С какой радостью сливался юный Гёте с разряженной толпой! Эти торжества напоминали ему праздники во Франкфурте. Он увидел «в карете с зеркальными окнами» прекрасную эрцгерцогиню, оживлённую, улыбающуюся, весело разговаривающую со своими придворными дамами. При наступлении ночи он пошёл смотреть фейерверки, потом бродил с товарищами по иллюминованным улицам, под громадным красным отсветом, падающим с пламенеющего шпиля колокольни.

Восемнадцатого апреля Гёте был внесён в списки университета. Он снял меблированную комнату на Старом рыбном рынке и начал столоваться в шумной компании в пансионе, который содержали две старые девы Анна Мария и Сусанна Маргарита Лау на углу улицы Чеснока и переулка Лодки. Живописный дом! Крытый свод вёл в маленький двор, украшенный деревянными балконами. Отсюда по крутой лестнице, держась за верёвку, заменявшую перила, посетитель попадал на первый этаж, в столовую. Здесь за столом сходились студенты-медики с вольной и грубой речью, несколько богословов, отставной офицер, кавалер ордена Святого Людовика, маниакальный ипохондрик, знавший всю скандальную хронику местного гарнизона. Обычно председательствовал актуариус Зальцман[43], почти пятидесятилетий, элегантный и чистенький холостяк, служивший секретарём в Опекунском совете. Но самым любопытным из всех собеседников был Юнг-Штиллинг[44]. Этот бедняк едва не сделался угольщиком, был портным, потом школьным учителем и в тридцать лет начал учиться медицине. Он был одет странно и по-старомодному: круглый парик, тёмно-коричневый фрак, изношенные бархатные панталоны. Нежным, дрожащим от религиозного умиления голоском он рассказывал о своих мистических опытах и перечислял неопровержимые доказательства небесной благости.

Гёте был рекомендован девицей Клеттенберг нескольким страсбургским пиетистам, принадлежавшим к общине Моравских братьев, но быстро от них отшатнулся. Насколько искренняя набожность Юнг-Штиллинга невольно внушала уважение, настолько нетерпимость и чёрствость пиетистов была ему неприятна. Впрочем, он вообще возвращался к светской жизни: стал причёсываться на французский лад — носил спереди короткие и подвитые волосы, которые сзади собирал в косу и перевязывал лентой; научился играть в вист и принялся танцевать. Вальс в то время начинал вытеснять менуэт. По воскресеньям в окрестностях Страсбурга устраивались танцы. Горожанки танцевали с офицерами Королевского иноземного полка, и трудно было представить себе более живописную пестроту, чем смешение эльзасских костюмов с военными мундирами. С косами, закрученными вокруг головы и закреплёнными длинными шпильками, затянутые в бархатные лифы и узенькие юбки, девушки кружились в объятиях королевских солдат. Это не могло, конечно, не вызывать зависти у студентов.