Ламойя не нашелся что сказать. Болдт быстро реагировал на перебранку и столь же быстро находил нужные ответы. Ламойя был намного медлительнее. Все, что он смог выдавить, были слова: «Да, отличная причина».

Они продолжали свои танцы в течение следующих сорока минут, но на поверхность не всплыло ничего стоящего. Только вопросы Ламойи получали саркастические ответы. Если Дафна задавала один и тот же вопрос дважды, Гарман отвечал на него. Болдт видел его насквозь, со всеми хитростями. Это означало, что Гарман боялся Ламойю больше всех — и правильно делал. Ламойя не танцевал, он наступал на ноги и просто шел напролом. Когда он нападал на след, то горячился и мог припереть подозреваемого к стене парочкой вопросов. Гарман быстро это почувствовал и изо всех сил старался сбить Ламойю с ритма. В этом разговоре победа осталась за Гарманом, но будут еще и другие.

Гарман был их единственным настоящим подозреваемым, и Болдт не собирался отпускать его так легко. Он сократит расстояние, потом бросит ему веревку — достаточно длинную, как он надеялся, чтобы тот смог на ней повеситься.

В сущности, расследование было не чем иным, как бегом наперегонки со временем.

Круглосуточное наблюдение началось за полчаса до их ухода.

Стивен Гарман был их подозреваемым номер один.

Мир Бена провалился в тартарары. Сначала его пытался убить тот мужчина, потом Бен обнаружил тело… он даже не мог думать об этом. Он набрал номер 9-1-1 и вернулся назад, чтобы посмотреть, как будут арестовывать его приемного отца. Во всем происходящем была некая нереальность, остающаяся где-то вдалеке и одновременно присутствующая рядом все время.

И хотя он почти забыл свою мать — память о ней заслонили бесконечные требования и наказания приемного отца, — внезапно она стала его частью. Бен обнаружил, что она занимает его мысли, что ее образ стоит у него перед глазами, как успокаивающая и утешающая сила, одновременно призрачная и в то же время вполне реальная, как океанское течение.

Дни, прошедшие сразу же после инцидента, стали, вероятно, одними из самых лучших в его жизни. Эмили выделила ему отдельную комнату, дала полотенца; она готовила ему разные вкусности и даже делала бутерброды для школы. Он не сказал ей, что перестал ходить в школу, боясь, что синий грузовик вернется и его кошмар повторится. Поэтому он прогуливал школу, залезал на деревья и наблюдал за лодками и виндсерфингистами на озере Лейк-Вашингтон. У него даже не было с собой пяти сотен долларов. Они были спрятаны в его комнате, в старом доме, и он уж никак не собирался возвращаться туда.

Это было хорошее время, хотя Эмили не разрешала ему помогать ей с клиентами, чего Бен не понимал, но не слишком протестовал. Он не собирался ни на чем настаивать. По ночам она выключала свою неоновую вывеску и запирала дверь, и они вместе играли в карты или складывали мозаику. У Эмили не было телевизора, и это поразило Бена, но он совсем не скучал из-за его отсутствия. Перед сном Эмили читала ему, и это было классно. За все его двенадцать лет Бену еще никто и никогда не читал, если не считать учителей в школе.

Когда его схватила полиция, он перепугался до смерти. Убежденный, что им известно все о пятистах долларах, он поначалу вообще отказывался говорить. Но когда Дафна Мэтьюз поставила его перед выбором — отправиться в Центр содержания малолетних преступников или пойти с нею в ее плавучий дом, Бен заговорил, заговорил и уже не мог остановиться. Он еще никогда не видел плавучего дома; а Центр содержания вполне мог себе представить. То, что он заговорил, сломало лед. Ему было трудно хранить молчание, учитывая все, что с ним произошло. Дафна оказалась приятной женщиной, с ней было очень легко разговаривать — казалось, она знала заранее, что он скажет в следующее мгновение, еще до того, как Бен успевал открыть рот. Она изумляла его.

Но при всем этом он скучал по Эмили до боли в сердце, особенно после того, как нашел кольцо своей матери в погребе.

В эту минуту он сидел на диване в плавучем доме Дафны и смотрел по телевизору черно-белую версию «Никелодеона».

В течение последних двух дней он ни на минуту не оставался один, разве что в ванной. Если уходила Дафна, ее сменяла Сюзанна. Бен подумывал о том, чтобы сбежать, но единственным местом, куда он мог пойти, был дом Эмили, а там они стали бы искать его в первую очередь. Кроме того, Дафна предупредила мальчика, что если он «будет неправильно вести себя», это принесет вред Эмили. Она не сказала об этом прямо, но он прекрасно понял, что Эмили лишится своего бизнеса, а он потеряет свой последний шанс когда-нибудь жить с ней снова. Это было невозможно. Эмили была для него всем, что у него оставалось. Никакого бегства. Но скучал он по ней страшно.

Каждый день после обеда Дафна забирала его из «школы» для задержанных малолетних правонарушителей — места, обнесенного колючей проволокой. Они отправлялись куда-нибудь перекусить. Потом они катались по городу. Как-то она отвезла его в Научный центр, где он никогда раньше не был. После обеда она отвозила его в свой плавучий дом, где он смотрел телевизор или читал книгу. Плавучий дом был невелик, но очень нравился Бену. Стены были тонкими. Когда Дафна думала, что он читает, Бен на самом деле слушал, как она разговаривает по телефону. Она говорила с кем-то по имени Оуэн, и он услышал достаточно, чтобы понять, что между ними не все гладко. Дважды она бросала трубку и начинала плакать. Ему никогда не приходило в голову, что полицейский может плакать.

Дважды он рылся в бумагах Дафны, потому что писала она за маленьким столом внизу, где спал Бен, и он должен был знать, о нем она пишет или нет. Так что он прочел все, что смог найти, включая толстую папку, которую она часто приносила с работы домой. Для Бена это было сродни заглядыванию в окна чужих автомобилей.

Он не знал, почему, но она заставляла его ежедневно исписывать одну страницу в дневнике. Если он писал в дневнике, ему не нужно было сидеть и говорить с ней по вечерам, — только с другой женщиной, Сюзанной, днем. Чтобы избежать лишних разговоров, он писал. Она сказала ему, что он может писать обо всем — о школе, доме Эмили, своих мечтах — или даже сочинить рассказ.

Прошлой ночью Бен мечтал о том, чтобы войти в состав египетской археологической экспедиции, которую показывали в очередном выпуске альманаха «Нэшнл джиогрэфик». Ему пришлось ползти на животе, чтобы проникнуть внутрь пирамиды, ползти по камням, пыли и грязи. Это напомнило ему об Индиане Джонсе. И когда он добрался до гробницы, там повсюду было золото — золотые кольца всевозможных размеров — и лежала мумия царицы, обернутая марлей. А когда он развернул марлю, у мумии оказалось лицо его матери. Испуганный, он убежал оттуда, оставив все найденное золото. Бен заблудился. И проснулся уже здесь, на разложенном диване.

Он взял карандаш, раскрыл свой дневник на третьей странице и начал медленно описывать свою мечту.

Болдт сравнивал расследование с гигантским камнем, лежащим на вершине горы. Сначала работа следователя заключалась в том, чтобы взобраться на гору, подбирая при этом все инструменты на пути — то есть все улики, которые он сможет найти. Добравшись до камня, следователь начинал расшатывать его, призвав на помощь ту команду, которая для этого требовалась. Команда приступала к совместной работе: раскачивала камень, осматривая и толкая его. Чем лучше организована команда, чем более четкие указания она получает, тем быстрее поддавался камень. Стронутое с места, расследование катилось к краю, и после завершающего толчка в силу вступал закон земного притяжения, и в это мгновение задача состояла в том, чтобы удержаться вместе — сумасшедшая гонка вниз по склону среди лавины, сорванной с места камнем. Теперь проблема заключалась в том, чтобы внизу камень не разлетелся на мелкие осколки.