— Здесь третий. Выключите фонари. Переходите на инфракрасный, но не стреляйте. Повторяю, не стреляйте. Как поняли?
— Вас понял, третий, — отозвался командир. Робби услышал, как он повторяет его команду остальным.
Оружие членов бригады быстрого реагирования было снабжено теплоулавливающими прицелами, которые позволяли стрелку определить положение тела, излучающего тепло. Благодаря инфракрасным приборам можно было вести стрельбу вслепую в ночное время суток, их единственный недостаток заключался в том, что они не могли отличить человека от животного, так что время от времени случалось так, что вместо подозреваемого стреляли в оленя или в бродячую собаку. Сейчас Робби намеревался описать широкую дугу по лесу прицельными устройствами, чтобы установить местоположение теплокровного объекта и идентифицировать таким образом подозреваемого. Если бы Коул Робби увидел, как красные точечки света попадают в беглеца, он предупредил бы остальных членов бригады, что они «попали в цель». Огни в лесу погасли; фонари выключались один за другим. Где-то между Робби и приближающейся растянутой цепью оперативников, на территории шириной не более пятидесяти ярдов, в темноте притаился подозреваемый.
У Робби обострились все чувства, когда он сначала приподнялся на колени, потом встал на ноги и медленно двинулся вперед, выверяя каждый шаг. В это мгновение он вдруг осознал, что чувства взяли над ним верх, что он утратил магическую связь с высшей сущностью, на чем зиждилась вся его уверенность, — эта связь была источником добра в его жизни. Он не хотел думать, вслушиваться, всматриваться; в собственном теле он ощущал себя, как в ловушке.
Совершенно неожиданно подозреваемый спрыгнул откуда-то сверху, обрушившись на Робби всем телом и причинив ему сильную боль. Чужие руки схватили Робби за голову. Одна крепко ухватила его за подбородок; другая легла на затылок. Коул Робби лежал на земле лицом вниз, он все еще не пришел в себя после столкновения. Он знал этот захват и знал, что за ним последует. Противник намеревался одним движением свернуть ему шею и оставить его валяться здесь. Робби мог противостоять ему только одним способом — угадать, в какую сторону тот будет поворачивать ему голову. Но для подобных мыслей не оставалось времени. «Помоги мне Господь», — подумал он и повернул подбородок влево, как раз в то мгновение, когда подозреваемый обеими руками рванул его голову в ту же сторону.
Потом будут говорить, что Робби инстинктивно ощутил пальцы этого малого на своем лице, и мозг его отметил, что они располагаются с правой стороны, то есть подозреваемый был левшой, следовательно, он рванет голову Робби влево; его попытка оказалась неудачной потому, что Коул повернул подбородок в ту же сторону. Будут говорить, что полицейскому спасли жизнь его подготовка и предшествующий опыт. Ибо отвратительный хруст, который услышал подозреваемый, прежде чем бросить полицейского в уверенности, что тот парализован или мертв, означал, что сломалась не шея Робби, а его челюсть. В течение следующих восьми недель он будет пить через соломинку, но зато останется жив; он сможет ходить; он будет бегать наперегонки со своей дочерью и заниматься любовью с женой. И до конца своих дней он будет знать, что принятое им мгновенное решение не имеет ничего общего ни с его подготовкой, ни с его опытом, а родилось в результате тех последних слов, которые он произнес про себя, прежде чем сделать то движение.
Подозреваемый устремился через лес, направляясь обратно к устроенному им самим пожару. Возможно, он знал, что реагирующие на тепло приборы окажутся бесполезными рядом с этим адским огнем, а, возможно, ему просто повезло, что он сделал такой выбор. Коул Робби смотрел, как незнакомец убегает. В ту ночь подозреваемого больше никто не видел.
Болдт был не робкого десятка. Произведя выстрелы, он сразу же пожалел об этом, потому что не хотел оказаться в положении, когда ему могла понадобиться чья-нибудь помощь. Но в сердце его закрался страх, когда он увидел, как распространяется огонь; немногое могло испугать его, но огонь был одной из таких вещей. Он перекатился на живот и встал на колени. Теперь ему для бодрости нужно было услышать звуки сирен приближающихся пожарных и полицейских машин. Он с трудом выпрямился, ощупал руки и ноги и решил, что с ним все в порядке. Тело его было в синяках, ему не помешала бы горячая ванна, но зато не требовалась срочная медицинская помощь. Он возьмет на себя ответственность за эти предупредительные выстрелы, объяснив, что в тот момент лежал на земле и не мог шевельнуться. Правда почти всегда срабатывала лучше всего.
Экипажи пожарных машин принялись тушить то, что осталось от пожара. Странно, но огонь, вспыхнувший поначалу пронзительно-белым, жарким пламенем, ограничился одним горящим деревом и тлеющим кустарником под ним. Когда на пожарище не удалось обнаружить ни детонатора, ни емкости с катализатором, собравшиеся принялись строить самые невероятные предположения. Было выдвинуто множество версий, но при отсутствии всяких физических доказательств, кроме нескольких осколков стекла, которые обнаружили много времени спустя, пожар, погубивший детектива Констанцию Бранслонович, был зарегистрирован как «поджог, вызванный неустановленными причинами».
В течение многих лет пресса Сиэтла работала в тесном контакте со стражами законами. Это были отношения, за которые городские власти были благодарны средствам массовой информации. Пресса способна погубить вас, если таково будет ее желание. «Ночь горящего дерева», как ее стали называть между собой служители закона, оказалась исключением из правил. Конус фиолетового пламени был виден на расстоянии пяти миль и, как говорили, вздымался верх почти на триста футов. Один из свидетелей утверждал, что столб пламени был выше Космической Иглы, но это было явным преувеличением, и журналисты предпочли не обращать на эти слова внимания. И хотя о пожаре в парке и гибели сотрудника службы охраны животных (по взаимному соглашению, чем в действительности занималась Бранслонович, пока не разглашалось) сообщалось в выпуске одиннадцатичасовых новостей и на первых страницах всех утренних газет, о последующем тщательном обыске резиденции Болдта не было сказано ни слова, главным образом потому, что из соображений безопасности пресса согласилась держать в тайне домашние адреса офицеров полиции. Саперное подразделение, лаборатория технической экспертизы и команда пожарных инспекторов, включая Стивена Гармана, собрались у дома Болдта в 11:45 вечера, через полчаса после того, как последний из пожарных автомобилей покинул Вудланд-парк. Первыми были саперы с собаками, которые обследовали двери, окна, выключатели и пол в поисках триггеров, спусковых крючков. Следующими были пожарные инспекторы. Ничто не указывало на организацию поджога.
В час ночи к работе приступили технические эксперты Берни Лофгрина, начавшие с лужайки и участков земли по периметру здания. С отпечатков лестницы были сделаны пластиковые слепки, хотя Лофгрин согласился с Болдтом в том, что отпечатки совпали с теми, которые были обнаружены на двух предыдущих пожарищах и это впоследствии подтвердили сравнительные лабораторные анализы.
К тому времени, когда Болдт вошел в собственный дом, внутри уже находилось девять человек, включая инженера-электрика, работавшего с хитроумным тестером напряжения, чтобы проверить, как он выразился, «сопротивление на линии», и плотника, который высверливал в стенах отверстия, куда можно было бы ввести волоконно-оптическую камеру и исследовать стены изнутри. Эти изыскания позволили установить, что дом обладает надежной изоляцией, а также обнаружить обрывок газеты за 1922 год и отвертку фирмы «Стэнли», вероятно, столь же почтенного возраста. Через три часа тщательного обследования старший подразделения саперов и Лофгрин отвели Болдта в сторонку и объявили, что его дом «чист». После подобного вторжения его состояние можно было описать как угодно, но только не тем словом, который употребили они. Более тщательное обследование наружной стены, к которой прислоняли лестницу, решили отложить на дневное время суток, а Болдту посоветовали переночевать где-нибудь в другом месте, хотя ничего подозрительного обнаружить не удалось.
