В качестве важного инструмента для устрашения врага (и одновременно для собственного воодушевления) гуннам служили шумовые эффекты, для создания которых на поле битвы они дули в трубы (Iord. Get. 212; Paul. Diac. HR XIV, 7), а также испускали голосом грозный боевой клич — по определению Аммиана Марцеллина, «разнообразные, страшно звучащие крики» (Amm. Маrc. XXXI, 2, 8; ср.: Paul. Diac. HR XIV, 7; Paulin. Petric. VM VI, 93–94; Hier. Comm. in Is. Ш, 7). Во время сражений трубами у гуннов также воспроизводились и различного рода сигналы, передающие команды военачальников[9].

Характерной особенностью гуннской военной практики в плане психологической подготовки было выполнение перед сражением языческих обрядов и гадание относительно его исхода (Prosp. Chron. 1335; Isid. HG 24; Paul. Diac. HR ХIII, 13; Iord. Get. 195–196; 209; ср.: Prisc, fr, 8 D = 13, 3 В). До нас дошел интересный факт, что перед битвой с везеготами у Тулузы в 439 г. римский полководец Литорий доверился ответам гадателей и наставлениям демонов» т. е., будучи, по сути, христианином, исполнил языческие ритуалы. Однако это вовсе не было личной инициативой Литория — проведение указанных обрядов было инициировано его гуннскими наемниками^{117}. Надо полагать, что в войске гуннов всегда находились шаманы-гадатели, в обязанности которых входило, в том числе, камлание с целью наведения порчи на врагов.

У гуннов, несомненно, был свой кодекс воинской доблести и чести, которому они были готовы следовать на поле боя ценой собственной жизни. На это прямо указывает Иордан в своем рассказе о геройской смерти старшего сына Аттилы Эллака в битве при Недао:

В их среде также существовал обычай воспевать победы и храбрые подвиги своих правителей. Так, Приск сообщает как очевидец, что на пиру у Аттилы два гунна, встав перед своим повелителем, исполнили ими же написанные песни в его честь (Prisc. fr. 8 D = 13,1 В). Во время же церемонии похорон Аттилы отборнейшие гуннские всадники, объезжая вокруг шелковый шатер, в котором лежало его тело, исполнением погребальной песни вспоминали его деяния (Iord. Get. 256–257).

Гуннская орда конных лучников, казалось бы непобедимая, имела, впрочем, и свои слабости. Прежде всего, в бою им было сложно противостоять противнику, который, так же как и они, был мобилен и мог столь же эффективно поражать из луков издали. Таковыми, в частности, были персы, сумевшие в конце ГУ в. разбить вторгшееся в их пределы гуннское войско, забросав его множеством стрел (Prise, fr. 8 D = 11, 2 В). Немаловажную роль в том поражении сыграла и обремененность гуннов захваченной добычей — этот фактор всегда серьезно ограничивал их мобильность (Мах. Тип Нот. 94), порой заставляя их приостанавливать успешно развивающееся наступление (Аmm. Marc. XXXI, 3, 8). Более того, гунны, возвращаясь из похода, могли утратить бдительность до такой степени, что при внезапном нападении даже весьма малочисленного противника они не только несли большие потери в живой силе, но и лишались награбленного. Именно это и произошло в начале 440-х гг., когда после неудачной осады гуннами сильной римской приграничной крепости Асем ее защитники решились на преследование уходящего врага, отягощенного добычей, но при этом абсолютно беспечного (Prisc.fr. 5D = 9, 3 В).

Кстати, недостаточная бдительность гуннов сказывалась и в их пренебрежении к организации караульной службы: так, известно, что гуннские воины, служившие в гвардии западноримского главнокомандующего Стилихона, были предательски перебиты во время сна готом Саром, одним из военачальников все того же Стилихона (Zosim. V_t 34,1). В качестве еще одного примера можно привести разгром гуннов бургундами около 430 г., когда последние в количестве трех тысяч человек в результате внезапного нападения одержали верх над десятитысячным гуннским войском (Socr. Schol. VII, 30, 6; Cassiod. Hist. XII, 4).

Практически ничего не известно о собственно гуннской фортификации в Юго-восточной Европе. И это вовсе не случайно. Гунны не располагали своими специалистами по каменному строительству и использовали для соответствующих работ римских архитекторов, взятых в плен или нанятых по договору с имперскими властями. Показательно, что в описанной Приском Панийским ставке Аттилы, представлявшей собой не обнесенную никакой оградой большую деревню, дома были деревянными, за исключением бани, построенной для второго по значению в гуннской державе человека — Онегисия — из камня его римским пленником-архитектором (Prisc, fr. 8 D = 11,2 В; Iord. Get. 178–179). Сама эта ставка была возведена среди широкой не покрытой лесом Паннонской равнины. По поводу ее незащищенности справедливы следующие слова британского исследователя Э. А. Томпсона: «Причина эта была военного свойства. Гунны хотели, чтобы их штаб-квартира находилась на ровном месте, где их конница могла свободно маневрировать и где не было шанса для неожиданного нападения…»^{118} К этому необходимо лишь добавить, что Аттила, судя по всему, чувствовал себя в Паннонии в полной безопасности от какой бы то ни было внешней угрозы и поэтому не счел необходимым обносить свою ставку оборонительной стеной.

Вероятно, гунны вообще не строили каких-либо серьезных, т. е. каменных, фортификационных сооружений, а при необходимости могли использовать те, которые им удавалось захватить у неприятеля в более или менее пригодном для последующего применения виде.

Иначе обстояло дело с гуннским искусством осады городов. На самом раннем этапе своего пребывания в Европе гунны предпочитали преодолевать вражеские укрепления за счет неожиданных стремительных нападений, и это дало повод их современнику утверждать, что «из-за чрезмерной быстроты [гуннов] не приходится видеть их атакующими укрепления или грабящими вражеский лагерь» (Amm. Marc. XXXI, 2, 8). Но в ходе своей экспансии в западном направлении они постепенно развивали навыки регулярной осады фортификационных сооружений в полном соответствии с имеющимися в этой области военно-техническими достижениями. Этот процесс нашел классическое завершение в царствование грозного Аттилы, перед которым, в представлении древних, не могло устоять никакое каменное укрепление (Iord. Get. 210), не говоря уже об оборонительных объектах, по своей конструкции не рассчитанных на противодействие серьезным осадным операциям (Proc. De aed IV, 5, 2–6). По всей очевидности, Аттила сумел добиться этого путем активного использования на своей военно-инженерной службе пленных и дезертировавших к нему римских военных специалистов, которые сооружали и эксплуатировали разного рода метательные машины, а также тараны, находившиеся, по данным письменных источников, на вооружении его армии (Prisc, fr. lb D= 6,2 В; Iord. Get. 221; Paul. Diac. HR XIV, 9; Greg. Tur. HFII,7).

Приск Панийский приводит детальное описание применения, а также конструкции гуннских осадных орудий. В самом начале осадных операций в дело в большом количестве вступали боевые машины (μηχαναί), каждая из которых представляла собой площадку из бревен, поставленную на колеса и укрытую плетнями из прутьев. Поверх плетней были настланы шкуры и кожи для защиты от вражеских снарядов, в том числе огненосных; внутри этого прикрытия находились лучники, которые через проделанные в нем окна стреляли по стоявшим на стенах защитникам укреплений. Эти орудия приводились в движение толчками ног обслуживающих их людей. Задачей таких движущихся защитных навесов было поразить или отогнать неприятельских воинов, обороняющих стены. И только когда это в значительной мере удавалось, к укреплениям подводились очень большие тараны (κριοί), имевшие такое же защитное прикрытие, что и μηχαναί. Под прикрытием находилось подвешенное на цепях между склоненными брусьями бревно с заостренным концом. Состоявший при таком таране персонал с помощью веревок оттягивал это бревно назад и затем отпускал его, в результате чего на стену обрушивались мощнейшие удары, в конечном итоге ее сокрушавшие. Уцелевшие же участки стен штурмовались при помощи осадных лестниц (Prisc, fr, lb D = 6, 2 В).