Одним словом, оказывается, что и сладость швейцарского шоколада, и точность швейцарских часов были ложью, да и вообще вся эта прекрасная Швейцария со всеми ее домиками и заснеженными горами не более чем обман зрения, фата-моргана. Швейцария начинает тускнеть, размываться и съеживается, как афиша на тумбе во время дождя, а из-под нее проступает мертвое лицо вашего отца, заполняя собой все пространство Вселенной.

Точно так же мы боимся, что, когда явимся к Богу с карманами, полными молитв, вместо Бога из квартиры напротив выйдет соседка и скажет: «Умер. Похоронили».

Таким образом, мы снова возвращаемся в исходную точку, а именно: есть, в конце концов, Бог или нет Его? Что является истиной — поездка в Швейцарию или возвращение из нее?

Как вы все хорошо знаете, основные этапы нашей любовной биографии запечатлены на покрытой тонкой кожей поверхности женского тела. Мы не знакомы с тем, что находится у женщины внутри. Нам известно только то, что находится у нее снаружи и в складках ее кожи. Внутренние полости женщины тоже, разумеется, имеют немаловажное значение. Однако, как правило, мы имеем дело только с внешней оболочкой женщины, а не с ее внутренними тканями. Так, например, мы не знакомы и не вступаем в романтические отношения с костями женщины или, скажем, с ее кишками. Если мы увидим кишки возлюбленной, то испытаем то же самое, что испытываем при виде кишок коровы, овцы и других сельскохозяйственных животных. А вот губы возлюбленной производят на нас неизгладимое впечатление.

С теми местами на теле женщины, где имеются отверстия и полости, мы знакомы гораздо меньше. Причем чем глубже расположены те или иные части женского тела, тем хуже мы их знаем и тем меньше мы их любим. Например, резцы женщины мы знаем очень хорошо, а коренные зубы не очень. Верхнюю шероховатую поверхность языка женщины нам случается видеть часто (например, когда она что-нибудь облизывает или смеется), а вот нижняя поверхность языка, покрытая слизью и прикрепленная к мышцам (синего от избытка крови цвета), спрятана от наших глаз. То же самое справедливо применительно к ушам, носу, отверстию между ног и анусу. На последнем мы хотели бы остановиться несколько подробнее.

Итак, дело обстоит следующим образом. Мы лежим навзничь на кровати, а женщина лежит на нас сверху. Язык у нее во рту виляет, как собачий хвост. Наш цилиндрический орган воткнут в отверстие у нее между ног. Левая рука играет с ее волосами и затылком. Время от времени мы засовываем ей в ухо пальчик. По телу женщины пробегает дрожь, и изо рта у нее вырывается сдавленный стон. А что в это время делает наша правая рука? Она совершенно свободна и поэтому отправляется в путешествие. Спускается по спине женщины вниз, огибает зад, переходит с таза на бедро и с южного направления начинает взбираться на горы ягодиц, все выше и выше, пока не достигает вершины, точнее, одной из двух вершин-близнецов, представляющих собой Гималаи женского тела. (Топография женского тела отличается от топографии Торы, в которой есть гора Гризим и гора Эйбаль, то есть гора Благословенная и гора Проклятая. В случае с женщиной обе горы благословенны, обе преисполнены блаженства и обе даруют радость роду человеческому.) Поднявшись на вершину, с которой открывается вид на узкую долину, пять пальцев прощаются с кистью руки и, слегка пританцовывая, спускаются в узкую глубокую расщелину между двух гор. Когда пальцы достигают дна расщелины, один из них прощается с другими четырьмя (обычно это тот палец, которым, будучи школьниками, мы тычем друг в друга) и начинает спускаться все ниже и ниже, в пропасть, то есть в пещеру заднего прохода. Четверо других пальцев остаются ждать его на краю пропасти. И вот, наконец, «школьный» палец проникает внутрь. Чувство, испытываемое нами в этот момент, воистину грандиозно. В дополнение к очень острым эмоциям, мы испытываем также еще одно маленькое, но приятное ощущение, поскольку проникновение пальца внутрь приводит к рефлекторному сокращению мышц заднего прохода и они, сжимаясь, сдавливают наш палец, причем не сильно, а очень нежно, так, словно возлюбленная надевает нам на палец мясное кольцо. Совершая медленные вращательные движения, чтобы не причинить женщине боли и не повредить эту тайную, закрытую для доступа зону женского тела, палец продолжает медленно продвигаться вперед.

Как описать наслаждение, испытываемое мужчиной, чей палец находится в заднепроходном отверстии женщины? Это без преувеличения нечто божественное. Задний проход — самое потрясающее место в мире. Самый, так сказать, иерусалимский Иерусалим. Проще говоря — Америка. Палец, вставленный в зад женщины, как бы приоткрывает в нашем мозгу маленькую дверцу, за которой простирается бесконечный бушующий океан.

В то время как мужчина приближается к пику своей страсти, палец, проникший в заднепроходное отверстие, продвигается еще на один сантиметр и доходит до самого конца узкого туннеля, за которым начинается глубокая пропасть, расположенная в широкой части прямой кишки. Раньше мы гуляли по романтическим лужайкам любви и страсти, расположенным на поверхности кожи возлюбленной. И вдруг — кромешная тьма. Палец попадает на новую, совершенно незнакомую территорию, в самую чащу темного леса, в зону человеческих внутренностей, в царство клинической медицины. Это все равно как выйти из ярко освещенного бального зала и оказаться в грязном, шумном машинном отделении, где много масла, копоти, газа и ветоши.

Переход из одного мира в другой совершается в мгновение ока. Граница толщиной в волос отделяет наш дом от джунглей. Эта невидимая и не обозначенная на картах граница подобна границе воздушной. Словно тонкая пленка, расположенная в заднем проходе, отделяет мир романтики от мира анатомии, бальный зал от машинного отделения. Кто знает, где в точности проходит эта граница? Где кончается кожа и начинаются внутренности? Где кончаются радость и музыка и начинаются тьма и ужас, отчужденность и отвращение? На этой границе нет ни забора, ни предупредительных знаков. И вооруженного охранника тоже нет. Так что некому сказать: «Стой! Прохода нет. Нарушителю границы — смерть!»

Как и всем нам, могильщику приходится видеть на своем веку много всякой всячины. С того момента, как утром он, подобно слуге, отворяющему дверь, безо всякой радости открывает глаза, и до того момента, как ночью он их с горечью закрывает, в тот длинный и утомительный промежуток времени, пока глаза могильщика открыты, в его мозг бурным потоком вливаются извне мутные картины, которые всю ночь давили на его закрытые веки и пытались пробраться сквозь них к нему в голову. (Правда, и когда глаза могильщика закрыты, в своих снах и фантазиях он тоже видит различные картины, однако это не картины свежих впечатлений, только что пришедших извне, а картины, коим удалось проникнуть в мозг уже давно, и теперь им там тепло и уютно, так что от радости они весело пляшут и беззаботно скачут во всех закоулках мозга могильщика, не давая ему ни на минуту отключиться и ни о чем не думать.)

Что же за картины проникают в голову могильщика в течение дня? Прежде всего, это окружающий его пейзаж: улицы, по которым он бредет, дома, мимо которых проходит. Дома и улицы легонько, почти неощутимо, словно проститутки, возбуждающие клиента, щекочут людям пятки, но делают это с некоторой ленцой, ибо процесс щекотания происходит безо всякой взаимности: ни они не хотят нас возбуждать, ни мы не хотим возбуждаться, — и в этом щекотании, собственно, нет ничего приятного. От стен домов (как от их внешней, так и от внутренней стороны) исходит горячий вибрирующий воздух, который тоже нас пощекочивает, да и в ночные часы мы, по сути, плывем по волнующемуся рокочущему морю воздуха, которое своим возбуждающим щекотанием поднимает нам давление крови, отчего те из нас, у кого слабый вестибулярный аппарат, очень быстро в этом море тонут, чему есть многочисленные примеры. Таким образом, теперь становится понятно, почему так иногда бывает: идет себе человек по улице и вдруг — безо всякой видимой причины — на лице его появляется гнусненькая улыбочка. Его щекочут!