Что у Рима к началу Пунических войн совсем не было флота, может быть, обусловлено также внутренней политикой. При Аппии Клавдии развитие в направлении к «демократическому» Полису терпит (согласно традиции) крушение от противодействия как со стороны сената, так и со стороны до тех пор находившихся в привилегированном положении, обладавших земельной оседлостью трибулов (grundsässigen Tribulen). Протест имевшего свой центр тяжести как раз в сельском земельном владении тяжеловооруженного войска (Hoplitenhher) — родовых союзов и обладавшего земельного оседлостью крестьянства, находившихся в союзе между собой — вынудил ввести постоянное ограничение людей, не имевших земельной оседлости (Nichtsässigen), 4 городскими трибами, т. е. обеспечить их бессилие в комициях и дальнейшее существование «полиса гоплитов» (Hoplitenpolis). Формально это означало то же, что хотела (но как раз не могла) достигнуть клисфеновская конституция: господство крестьян над комициями. Фактически это означало дальнейшее господство имевших городскую оседлость сельских землевладельцев — рантье (Lehenrechter), тех, которым размеры их владения давали возможность присутствовать в Риме во время голосований, и прежде всего сенаторских родов[461]. Ибо «sevocare populum», подача голосов в военном лагере за пределами города, после того, как однажды она имела место, была запрещена законом. Таким образом, кто из сельских трибулов не владел «villa urbana», и чем нескладнее была раскинута по территории Италии его триба, тот не имел никакого влияния в комициях, и только, когда поднимались великие вопросы (движение Гракхов), мы слышим еще потом о массовом наплыве в Рим сельского среднего сословия для голосования.
Справедливо Э. Мейер, характеризуя крестьянский характер древнего плебса, указывает на то, что одновременно с законом Гортензия[462] об обязательной силе решений по трибам прошло и постановление, что и в рыночные дни (когда крестьяне были в городе) должно быть отправляемо правосудие; это соответствует аттическим δικασταί κατά κώμας (см. выше) по своей цели (но не по средству). Но для комиций это имело тот политический эффект, что прямое политическое влияние исключительно городского населения — как ремесленников, так и чистых владельцев денег — было урезано. Но и без того комиции первой поры большого территориального расширения Рима в нормальное время были в руках у земельных рантье (Grundrentner), которые только принуждены были принимать во внимание возможность того, что крестьяне когда-нибудь и фактически осуществят свою правовую силу. Так как сенаторам было запрещено участие в торговле (см. ниже), то этот характер пытались сохранить и за правящим советом.
В то время, как (первый) торговый договор с Карфагеном (в случае, если он относится к приписываемой ему эпохе) показывает, что в Риме к исходу царского периода — как и во всех полисах ранней Древности — господствовали коммерческие интересы, в то время экономическое преобладание древней городской знати, несомненно, здесь, как и у этрусков, в очень существенной мере было создано торговлей и сделанным ею возможным имущественным накоплением, с постепенным усилением крестьянского войска расширение политического господства внутрь страны (biennenländische Expansion), интерес к приобретению земли, становится движущим элементом. И это настолько сильно, что к началу 1-й Пунической войны (как уже было упомянуто) государство вообще — как ни преувеличено могло быть коечто легендой — не имело дееспособного военного флота, что, с другой стороны, напротив, в нем была развита в такой мере колонизационная деятельность, в какой не проявило ее никакое другое государство в истории, в особенности городское государство, первоначально такого малого объема. Это в первой линии стоит в связи с географическим положением Рима — с его сильным Hinterland'ом — в противоположность эллинским городам, — затем с необходимостью давать отпор бурному напору сабельских горных народов. Это находит свое выражение как в очерченных выше социальных и политических явлениях, так и в юридическо-экономической структуре землевладельческого права (Bodenbesitzrecht), как она развилась в течение названной выше эпохи территориального расширения полиса гоплитов, у входа в которую и здесь стоит труд (das Werk) — выражаясь по-гречески — коллегии «эйсимнетов» из десяти человек.
Эту законодательную работу можно, конечно, представлять себе только как этап на пути преобразования социального строя, а не как единственное его изменение. В самом деле, и здесь, как и везде, создание писаного, твердого, поддающегося рациональному истолкованию права вместо прикрепленности к традиции и к ее жреческо-аристократическому толкованию, далее, строгие предписания для ускорения судебной процедуры были ведь особенно существенны. Относящиеся к материальному праву постановления законов, поскольку они переданы традицией и имеют социально-историческую важность, вовсе не представляют собой замкнутого единства, но являются, как это так часто бывает, компромиссом. Что civis proletatius может свободно выбирать себе поручителя в процессе, даже за пределами числа adsidui[463], что предается проклятию патрон, который нарушает верность в отношении к своему клиенту, что сын (Haussohn) после тройной продажи своим отцом становится свободным, что брак без manus [запись] (соответствующий египетскому άγραφος γάμος [незарегестрированный брак]) прямо был признан, означало смягчение беспощадного права господствовавшей аристократии (Herrenrecht). С другой стороны, Цицерон (впрочем, цитируя при этом несомненно легендарное предание о децемвирах второго года) приписывает Двенадцати таблицам введение запрещения connubium’a с плебсом. И во всяком случае древнее долговое право осталось во всей своей жестокости, скорее даже стало более жестоким благодаря запрещению, очевидно, вызванному — как было упомянуто выше — политическими соображениями, в интересе избежания восстания закабаленных за долги людей, держать должника в качестве раба внутри страны. Закабаление за долги приняло, очевидно, вследствие этого в Риме форму «nexum», т. е. контракта, посредством которого должник во избежание личной экзекуции (Personalexekution) (как доказывает Миттейс) отдает себя в качестве «nexus» во Власть кредитора и работает на него (für ihn frondet). Сама личная экзекуция (взыскание, направленное на личность должника) была впервые устранена особым законом для должников, которые под клятвой показывали, что владеют достаточным имуществом, следовательно, только для принадлежащих к владеющим классам. Это, равно как и многочисленные законы о процентах, являлись триумфами плебса, — знак того, что плебей выступает в классовой борьбе не как «крепостной» («Höriger»), но как «должник»· что, конечно, не исключает того, что «plebs» политически был заинтересован в ослаблении и в разложении клиентелы.
Самая важная в аграрно-историческом смысле сторона законодательства Двенадцати таблиц и с ним связанных и к нему примыкающих дальнейших законодательных актов есть проведение свободы оборота для земельного владения. Двенадцать таблиц, согласно традиции, определенно установили абсолютную свободу завещания, а также обязательную силу совершавшихся в форме «mancipatio» договорных сделок и всех при этом приписанных посредством «nuncupatio» объекту договора качеств. Если — согласно преданию — для земельного владения был установлен принцип покупки за наличные деньги, то это, впрочем, соответствует, рассматриваемое как остаток из эпохи социального права, восточным аналогиям. Но это можно истолковать и в другом смысле: этим было сделано необходимым только совершенно определенное конституирование следуемой к уплате цены (des kreditierten Preises) как личного долга рядом с передачей земли в полную собственность, — следовательно, формальная ясность правовой ситуации, в частности также применительно к отношениям на почве владения землей, и устранение обременения земли долгами при покупке, совершавшейся в залоговом порядке[464]. Обременение земли залогом в собственном смысле, по-видимому, вообще прямо исключено механизмом права Двенадцати таблиц.
