С другой стороны, семейная община (Familiengemeinschaft), наоборот, уже со времен фараонов есть, по существу, малая семья, хотя своими размерами еще нередко превосходит современную семью, состоящую из родителей и детей. Господство эллинов внесло сюда перемены лишь постольку, поскольку ввело здесь дотоле чуждый Востоку, характерный для милитаристического полиса институт родовой опеки; а έγγραφος[394] и άγραφος γάμος (см. выше в разделе о Египте) существовали бок о бок. Вполне законным браком (Volehe) (έγγραφος γάμος) считался такой брак, в котором были налицо супружеское сожительство, супружеская верность, полные права детей на наследство (незаконные дети, дети от άγραφος γάμος, наследовали во вторую очередь за вполне законными), действительное или фиктивное приданое жены и имущество, предназначенное жене в случае смерти мужа или развода. Вообще же вплоть до времен христианства, когда, судя по данным документов, опять все чаще и чаще встречается в контрактах требование супружеской верности и от мужа, царит полная свобода соглашений между полами: кто сойдется с девушкой, того колотит ее семья, если он попадется ей в руки, пока он не станет платить на ее содержание (это случилось с одним святым!). Απάτωρες[395] отнюдь не являются такими обойденными в социальном и правовом отношении, как это было в гражданском полисе, уже по одним чисто «цеховым» мотивам (см. раздел о Греции). Из «адресных книг», которые восстановлены для целых городских кварталов Египта благодаря настойчивому труду Уэсли, мы видим, что они были нередко довольно состоятельными людьми (конечно, как раз материально обеспеченная женщина могла «позволить» — sich «leisten» — себе «свободную» любовь, как и в настоящее время только она могла бы «пользоваться» ею — davon «profitieren»). Часто встречающиеся раньше и позже браки между братьями и сестрами имели целью предотвратить раздел наследства и, по свидетельству одного берлинского папируса, встречаются уже в возрасте 15 и 13 лет. Было введено греческое завещание, но наряду с ним продолжал существовать (ведущий свое начало от полигамии) египетский брачный договор и договор о наследстве.

Частная земельная собственность кадастрировалась с давних пор. Со времен римского владычества — а не в эпоху Птолемеев, как кажется, — заносятся в таблицы также и тяготеющие над ней благодаря ипотеке долги (каждые пять лет производится ревизия). Одинаково характерно как для птолемеевского, так и для Древнего Египта, что относительно них (относительно эпохи Птолемеев в самое последнее время это сделал Масперо) делается предположение, что там не существовало частной собственности в настоящем смысле слова. Однако многочисленные купчие и закладные доказывают обратное. Впрочем, большая суровость эллинского ипотечного права, смягченная в римскую эпоху (самовластный захват владения должника кредиторов, в случае просрочки) делала положение настоящих мелких собственников крайне сомнительным. Затем, во многих областях преобладала почти исключительно земля клерухов, храмов и царя, так что κώμη, которая оставалась в Египте основной единицей расчленения страны на округа, состояла из одного лишь деревенского выгона (Dorfbrink) (см. выше). Кроме того, особенно характер и размер налогов, несомненно, делают утверждение Масперо вполне понятным: «собственность», с древнейших времен неразрывно связанная с исполнением известных государственных повинностей, отличается от разных видов владения на царской земле — βασιλική γη и на землях клерухов по существу только отсутствием государственного вмешательства в порядок наследования и в отчуждение. Помимо этого юридического различия, разница между положением мелкого собственника и положением арендатора государственной земли с чисто экономической точки зрения вовсе не так велика: способ обложения был ведь один и тот же {раз и навсегда установленные налоги сообразно с оценкой малых участков и (см. сейчас ниже) иной раз всего на какую-нибудь треть ниже арендной платы, так что в общем только привилегированная земля (в частности земля катойков) могла становиться объектом аренды). Напротив, арендатор частной земли в общем более высоко обложен платежами, чем арендатор государственной земли: по свидетельству источников, в эпоху Птолемеев и в раннюю эпоху римского владычества арендная плата из части продукта колеблется между ¹/₂ и ¹/₃ жатвы, определенная (feste) плата натурой — между 3 и 7¹/₂ артабами с аруры (сам третей, до сам 7¹/₂ обычного посева) — позднее попадаются размеры несколько выше 1–9 артаб — государственные же подати доходят до 6¹/₂ артаб с аруры. Количество земли, сдаваемой в аренду, колеблется при этом между 2 и 36¹/₂ арур (0,56 и 10 гектаров). Так как теперь срок аренды увеличивался с года до четырех лет, в одном известном случае даже до пяти, между тем, как в Древнем Египте он был годовой, то положение арендаторов, очевидно, несколько улучшилось.

Наряду с арендой из части продукта встречается смешанная аренда: денежная арендная плата наряду с натуральной повинностью. В римскую эпоху все более распространялась денежная аренда, вплоть до великой реакции III в. О совершавшейся параллельно с этим сдвигом перемене общего положения класса арендаторов можно до известной степени судить по установившейся в то время форме договора, анализированной в ценной работе Вашинского. Древнеегипетская традиция знает годовую аренду и одностороннее обязательство арендатора. В эпоху Птолемеев и в начале римской эпохи появляются вместе с более продолжительными сроками аренды бок о бок односторонние предложения аренды со стороны арендатора, которые затем, в случае принятия с исполнением или без исполнения сдающим землю в аренду, имели значение контракта, обмен частными расписками (следовательно, равное положение сторон), нотариальные протоколы (также) и «гомологии»[396] (также); рядом с ними идет «односторонняя гомология» арендатора, которая, в конце концов, с IV в. приобретает исключительное преобладание: арендатор теперь опять в сущности «рабочая сила» землевладельца (des Herrn), что особенно ясно выступает в византийской аренде из части продукта, которая в действительности становится продиктованным исключительно землевладельцем (vom Herrn) по его усмотрению договором о найме труда за плату натурой (Natural Arbeitsakkord) (об этом развитии см. ст. «Колонат»). Ухудшение положения нижних слоев сельского населения после того все же сносного положения, какое они занимали в начале эпохи Птолемеев и затем опять в начале римской эпохи, начинается еще до развала в III столетии, приблизительно со времени Марка Аврелия[397], как, между прочим, показывают греческие папирусы, изданные в Берлине Шубертом. Так как пережившая тысячелетия жизнеспособность феллахов, выражаясь мягко, не подтверждает столь излюбленную теперь «физиологическую» гипотезу относительно убыли народонаселения, и так как, далее, аренда, несмотря на убыль населения, росла, то весь этот процесс, очевидно, должен быть объяснен не просто «спросом и предложением» и не временными депрессиями, но воздействием социального строя Римской империи.

При всей эскизности и вынужденной неточности в частностях, этот взгляд, брошенный на эллинистическое государство, более всего «рационализированное» в своей административной технике и в своем хозяйстве, все же показывает нам, что о «капитализме» в современном смысле этого слова может быть здесь речь только в очень ограниченной мере, и что государственное хозяйство, в частности финансовое хозяйство, так сильно ограничивало поле приобретательской деятельности частного «капитала» на своей территории, что можно говорить прямо об «удушении» («Erdrücken») капитализма. Хозяйства храмов являлись тогда в такой же малой мере носителями «капитализма» — распространению которого они скорее препятствовали, сокращая территорию, на которую он мог бы распространяться — как и хозяйства средневековых монастырей. Денежно-хозяйственная, но вполне мелкобуржуазная, мелкокрестьянская, мелкоремесленная основа, рядом с этим крупная посредническая торговля (но при этом не надо также забывать немаловажного значения существовавших повсюду внутренних таможенных границ) и надо всем этим государственные литургии, государственные монополии и государственная регламентация, в общем, картины отношений, которые своей хозяйственной и социальной стороной менее всего являются «современными» («modern»), вроде того, как если бы турецкий Константинополь кто-нибудь вздумал назвать «современным» городом. Как раз эллинизм может служить живым примером того, как мало оснований отождествлять «денежное хозяйство» и «капиталистическое хозяйство». Карфаген до чеканки монеты, даже Рим в эпоху «aesrude»[398] были в более сильной мере «капиталистическими» образованиями, чем «народное хозяйство Лагидов».