Что касается того, что капитал, как это мы видим в наше время, привлекает к себе на службу науку для того, чтобы создавать крупные производства с «внутренним разделением труда» и технически из него вырастающими орудиями труда, то этого явления, как чего-то постоянного и обязательного, не существовало в прошлом и не будет существовать в будущем: оно обусловлено чисто исторически, а отнюдь не может быть выведено из особенностей капитала, как такового, который просто ищет прибыли, где и как получить ее всего удобнее. И самым удобным путем к тому в древности не было создание новых методов разделения труда для создания дисциплинированных и опирающихся на разделение труда крупных производственных единиц: рабский труд технически и «этически» не был для этого подходящим, и нельзя было при характерных для античного мира распределении богатств и уровне потребностей создать широкий рынок (der expansive Markt) для сбыта необходимых для масс продуктов промышленности. Шло ли увеличение обмена продуктами промышленности в эпоху развития капитализма в древности сколько-нибудь параллельно несомненному увеличению обмена продуктами сельского хозяйства, для частного, не контролируемого государством оборота продуктами садовой культуры, и горного промысла, это, как известно, в высшей степени сомнительно. Достоверно одно, что успехи «капиталистического» развития не подняли экономического и социального положения промышленности, как целого, но лишь разрушили ее старые основы. Демиург в полисе древнейшего периода мог совершенно не считаться равноправным с каким-нибудь аристократом, но он был необходим для государственной обороны, поскольку он занимался выделкой оружия или постройкой судов, а если он был ремесленник-художник, то социальное его положение было сносное: например, кузнец у Гесиода играет заметную роль у себя в деревне; еще Солон называет кузнечное ремесло одним из средств к экономическому возвышению. Но то время, когда домовая община демиурга так обогащалась от хранимых ею из поколения в поколения технических секретов, что он мог стремиться к занятию должностей, требующих от занимающего их самых высоких материальных жертв, с развитием семьи в узком смысле слова, совершавшееся под влиянием денежного хозяйства, миновало. Ищущий помещения капитал создает несвободных обученных ремесленников, как он создает и неимущих (bezitzlose) колонов. Владелец капитала, а не демиург является теперь всеми уважаемой личностью. В капиталистическую эпоху обученный ремеслу раб — являющийся для капиталиста просто одним из способов случайного помещения капитала — стоит во всех отношениях, кроме формального-правового, наравне со свободным мелким ремесленником, но при этом переходит из рук в руки путем купли, залога, найма, то здесь, то там оказывается в составе более крупной мастерской. Формальное частное и публичное право демократии не могло оградить свободного «βάναυσος»[322] — ремесленника и мелкого торговца — от последствий такого неблагоприятного положения вещей; не мог ему помочь и хороший заработок, поскольку он не мог благодаря этому попасть в среду капиталистов; а это могло произойти при конкуренции рабского труда лишь в виде исключения.
Владеющие классы, со своей стороны, получали доходы или в виде земельной ренты (деревенской или городской: воспрещения иностранцам, а также — исключая тех, кто пользовался личной привилегией — метекам и вольноотпущенникам приобретать землю делало и городскую земельную собственность («Hausagrariertum») монополией полноправных граждан), или в виде денежной ренты, или, наконец, в виде ренты с рабов. Но развитие земельной ренты в такой же мере, как и развитие денежной ренты и ренты с рабов, поскольку оно определялось экономическими условиями, в конечном счете зависело от торговли. Одно плодородие почвы само по себе нигде не создало крупных землевладельцев (Grundherren). За исключением тех случав, когда политическое господство превращало областных князей в крупных землевладельцев (Grundherren) (или граждан в крупных землевладельцев (Grundherren), как в Спарте), это делалось в древности обыкновенно при помощи доходов, полученных от торговли (см. выше), а в Элладе, в частности, от морской торговли. Развитие частного рабовладения в классическую эпоху зависит точно так же от внешней торговли, как некогда, в более раннюю пору, развитие царских крепостных ойкосов (Tron — Oiken). Привилегированное в правовом отношении положение лиц, занимающихся ввозом и вывозом товаров, в частности сохранение права заключать в тюрьму за долги по их претензиям, и даже в сущности только по их претензиям, если не считать претензий государства, и скорый особый суд по торговым делам достаточно показывают господствующее положение, которое они занимали. Это первенствующее значение морской торговли для образования имущества — на это надо обратить особое внимание — не есть аргумент против того, что было сказано об ограниченности ее размеров. Нужно помнить о незначительности «культурных зон» («Kulturzonen») и о береговом характере культуры, затем также и то, что эти денежные имущества и этот капиталистический оборот в «классическую» эпоху были, так сказать, «просеками» среди дебрей традиционализма. Ибо капитализм со своими формами оборота стоит почти совсем рядом с остатками далекого прошлого. И не только в ближайшем географическом соседстве, но и внутри самого города. Так, например, έρανοι — собранные по подписке суммы, раздававшиеся в виде беспроцентной ссуды впавшим в нужду гражданам — продолжают играть чрезвычайно важную роль (может быть, это не осталось без влияния и на христианские понятия) в течение всей эллинистической эпохи и вплоть до конца Древнего мира (как и римский «mutuum»[323]), совершенно, как в эпоху господства существовавшей в первобытные времена среди крестьян «соседской помощи». Что έρανοι[324] не были первоначально обществами взаимопомощи, уже доказано. Понятие «взаимности* (которое выражено вполне ясно словом «mutuum») имеет свое начало не в имеющей юридический характер ассоциации, а в исконной крестьянской и мелкобуржуазной этике, которая требует безвозмездных ссуд «между братьями» с оговоркой: «как ты мне, так и я тебе» и наоборот[325]. В этих низших слоях в древности никогда не забывали, что в противоположность этой древнейшей «экономической морали» процент представлял собой право иностранцев и господ точно так же, как (на Востоке) «служебный дом фараона», бюрократия. В этом отношении русский крестьянин и сейчас стоит на чисто античной почве.
Произошло ли широкое «нашествие капитализма» («kapitalistische Invasion») внутрь страны в Аттике и в других древнеэллинских государствах (кроме Спарты, где скопление владений в одних руках не подлежит сомнению) в классическую эпоху, будь то V в. до P. X. или, — как то особенно настойчиво утверждали — IV в. до P. X., невозможно решить с полной достоверностью, но в настоящее время это справедливо считается всеми маловероятным. Иначе дело обстояло в эллинистический период. Эта позднейшая эпоха видела возникновение колоссальных частных состояний, владельцы которых при помощи самых стеснительных условий, на каких они давали ссуды, держали подчас в своего рода долговой кабале целые города (в противоположность классическому периоду, когда типичными государственными кредиторами являлись храмы). И по мере того, как в еще более позднюю пору древняя Эллада, в частности Афины, все более и более превращалась в своего рода «полис пенсионеров» («Pensionpolis»), соединявший в себе преимущества Веймара и Гейдельберга со все же продолжавшей там существовать по сравнению с Востоком (а позднее с Римом) «свободой», тем чаще людям, разбогатевшим на стороне и приобретшим уважение и возвратившимся туда «к себе домой», должно было представляться желательным помещение своего капитала в покупку земли (иногда по приобретении гражданских прав), являвшееся гораздо более верным помещением для капитала уже в позднеклассическую эпоху, что выразилось в более низком размере процента (приблизительно 8%). После утраты принадлежавшей им некоторое время благодаря политическим обстоятельствам, а потом еще более продолжительное время фактически находившейся в их руках штапельной монополии и монополии на посредническую торговлю, перешедшей от свободной гавани Пирея к Родосу, для Афин сократились шансы на помещение капиталов в морскую торговлю, в банковские дела и в другие подобные им собственно «капиталистические» предприятия; метеки, финансовая мощь которых очень содействовала расцвету Афин, стали быстро опускаться уже после окончательной потери морского владычества (союзническая война[326]). Торговля не давала больше никаких шансов на обогащение; земля оставалась объектом для помещения капитала. К этому присоединялось массовое выселение в эллинистические колониальные области.
