3. Наконец, финансовый строй античных государств мог разными способами оказывать «угнетающее» влияние на развитие частных капиталов.
Прежде всего, общая политическая основа античных государств вообще содействовала усилению и без того, как мы уже видели, большой, вызванной способом его составления, непрочности (Labilität) наличного капитала и его нового образования. Податная система (литургии имущих), обычное для греческого полиса, в особенности в эпохи господства демократии, совершенно бесцеремонное распоряжение государства частным имуществом своих граждан (еще в позднейшую эллинистическую эпоху, например, для целей кредитования, причем таким способом, какого никогда не знали средние века: отмечаются даже случаи заклада городом всей частной земельной собственности); далее, существовавшая во всех античных общинах опасность конфискации при каждом политическом потрясении и смене партий (тем более нередкие в монархиях совершенно произвольные конфискации имущества, такие как, например, конфискация земли «половины Африки» при Нероне[43]), — все это действовало в том же направлении.
Но игравшие гораздо более решающую роль, чем эти — хотя они могли носить и более острый характер — катастрофы, которые затрагивали капиталы отдельных лиц или наличный капитал политической общины, приобретало то, в какой мере практика управления предоставляла простор свободному стремлению частного капитала к прибыли вообще и тем самым и к образованию капитала.
Мера эта часто менялась. Простор этот должен был быть по существу более узким в античных монархиях, чем в республиках. Античный монарх и его государство являются всегда крупнейшими землевладельцами (Grundherren), владевшими землей частью в формах частного права, частью в форме неограниченного господства над покоренными, обязанными платить чинш[44] чужими народами, не имевшими гарантированного права на владение землей. То же самое можно сказать и об античном полисе; в колоссальных размерах это существовало и в Римской республике. Но тогда как для полиса такое владение составляло, конечно, прежде всего объект чисто экономической эксплуатации со стороны постоянно сменяющихся компаний приспешников политических карьеристов и, конечно, прежде всего кредиторов этих последних, и поэтому в городах-государствах, в частности в Риме, именно эти государственные земли в большинстве случаев становились очагами частной капиталистической эксплуатации (спекуляция с откупом податей, спекуляция с арендой земли, производство с рабским трудом — смотря по обстоятельствам), — монарх должен был поступать иначе. С одной стороны, он смотрел на держателей (Hintersassen) своих доменов по существу больше с политической точки зрения: как на опору своего династического могущества. С другой стороны, он должен был в своих же собственных интересах гораздо выше ценить постоянные, обеспеченные ренты, чем это делало руководимое на короткий срок избираемыми должностными лицами управление республиканской общины: ведь для этих последних и для их приспешников на первом плане стояла быстрая нажива в данный момент. Прежде всего, его финансовая политика должна была быть более государственно-хозяйственной, политически ориентированной, направленной на постоянную эксплуатацию платежных сил подданных, следовательно, на осторожно-бережливое отношение к ним, в противоположность на частные капиталистические интересы ориентированную эксплуататорскую политику городов-государств. Поэтому в монархиях мелкая аренда на государственных доменах обыкновенно имеет полное преобладание, тогда как крупная аренда и крупное производство с рабским трудом являются исключением; если римские императоры в своих фамильных поместьях из денежных соображений предпочитали крупную аренду, то в отношении к государственному домену они следовали общему правилу. Но главное то, что в республиканских государствах откуп податей, этот «венец» капиталистической эксплуатации, во всякий момент был готов, как это было в средневековой Генуе, превратить государство в антрепризу[45] государственных кредиторов и государственных откупщиков. Напротив, в монархических государствах откуп податей всегда находится под контролем, часто все дело или почти всецело переходило в руки государства, но всегда было ограничено в своих шансах на барыш и, следовательно, было лишено своей творческой силы в деле образования частных капиталов, или в большинстве случаев было прямо превращено в комбинацию бюрократического управления с организацией монополии, финансируемой как сравнительно мелкое предприятие.
Этот процесс контроля, монополизации и бюрократизации, нередко полнейшего вытеснения частного капитала, неудержимо шел вперед во всех крупных античных монархиях. Он захватывал постепенно, кроме податей и доменов, также и горную промышленность, важные для государства отрасли торговли и мореходства (в особенности снабжение населения хлебом); далее, нужные двору и армии, необходимые для строительства и общественных работ поставки, банки (в форме как государственных, так и коммунальных монопольных банков; последние существовали, например, в эллинистических монархиях и коммунах для всякого рода размена денег). Таким образом, в то время, как полис только в высочайшей мере усиливал по своему внутреннему существу непрочный (labil) характер частных капиталов (не столько почти всегда оставшейся бесплодной борьбой против имущественных различий во имя равенства граждан, сколько постоянно повторявшимися всякого рода политическими и экономическими катастрофами, вытекавшими из самого существа античной борьбы партий и античного способа ведения войны), но в то же время не мешал при этом все новым и новым вспышкам образования капитала и стремления к капиталистической эксплуатации, этот бюрократический «порядок» монархического государственного хозяйства постепенно доводил до полного истощения как раз крупнейшие частные капиталы, закрывая главнейшие источники прибыли. А затем, там, где в замкнутых монархиях приостанавливалась, с одной стороны, изначально присущая как Древности, так и средним векам эксплуатация деревни городом, а с другой стороны, прекращались войны и связанный с ними захват земли и людей в широких масштабах, там прекращалось и необходимое для расширения капиталистической эксплуатации рабского труда переполнение рынка дешевым человеческим товаром и приток удобных для капиталистической эксплуатации новых земель.
Рука об руку с вызванным всем этим ослаблением и замедлением процесса образования капитала шла обыкновенно (недавно очень хорошо выясненная Ростовцевым) тенденция обеспечивать удовлетворение государственных потребностей с помощью дифференциации и расширения круга лиц, отвечающих своим имуществом или своим личным положением за исполнение государственных повинностей и вследствие этого в административно-правовом смысле прикрепленных к своей социальной функции и к своему владению, что, в конце концов, и привело к тому универсальному господству литургий и munera[46], к уничтожению всего того, что во время «классической» Древности называли «свободой», которое столь характерно для так называемых «эпох упадка» античных государств.
Столь благодетельный для массы подданных порядок, принесенный монархией, был как раз смертью для капиталистического развития и всего, что на нем покоилось. Тут рабство в качестве источника капиталистической наживы (Erwerb) отступает далеко назад, образование новых капиталов в форме движимого имущества прекращается, так как стимул к этому, заключавшийся в шансах на эксплуатацию капитала падает ниже минимума, необходимого при том характере (Konstitution), какой был присущ античному капиталу, регламентированный и в административно-правовом смысле связанный, но формально, в частно-правовом смысле «свободный труд выступает на первый план экономической структуры. А где монархия, к тому же, принимает теократический характер, там еще и всегда присутствующая в таких случаях религиозная и законодательная «защита слабых» может — как это было на Востоке — превратиться в довольно крепкую границу капиталистической эксплуатации людей.
