Зачатки этого восходят далеко вглубь второго столетия. Сословное расслоение, предпринятое императорской эпохой, от в самой высокой мере привилегированного сословия сенаторов до сложившейся на почве своего рода культа придворных поставщиков (Hoflieferantenkult) (augustales) буржуазии вольноотпущенников мелких городов, а также строй декурионата, организация экстерриториальных доменов и крупных поместий (Grundherrschaften) (см. статью «Колонат») образовали социальную основу для распространения при Каракалле права гражданства на все эти привилегированные слои государства, которым противостояли обязанные платить поголовную подать λαοί, plebs, coloni, tributarii. Эти освобожденные от «sordida munera» [«грязные дары»] простого человека слои «possessores», землевладельцев (Grundherren) составляют теперь и официально, так сказать, «непосредственно подчиненных государству» подданных («reichsunmittelbaren» Untertanen). Уже это состояние общества — дальнейшее развитие положения подданных при республике — носит эллинистический отпечаток, безотносительно к тому, что в этом следует считать прямым заимствованием: условия античной монархии несли с собой эти социальные образования. Способ обеспечения войска провиантом и обеспечения землей легионов, которые теперь превращаются в фактически наследственное сословие женатых, несущих приграничную службу людей (verheirateter Grenzer), несомненно, заимствован с Востока, в частности из Египта, не говоря уже, конечно, о монополиях, государственных мастерских, принудительных цехах, солидарности декурионов в отношении к уплате податей и о всех других литургиях, которые крепкой сетью опутывают отдельного человека и прикрепляют его к его функции.
Этой сетью античное государство медленно, но верно, задушило и капитализм. Ибо как это, однако, произошло, что по крайней мере первые два века императорской эпохи, а после восстановления порядка и мира IV столетие, периоды (относительно) глубокого мира, каких не знала вся «классическая» эпоха Древности, не были эпохами расцвета капиталистического хозяйства? Рост денежного хозяйства, по крайней мере до эпохи Марка Аврелия включительно, не подлежит сомнению; но ведь «денежное хозяйство» не то же самое, что «капитализм». Крупные земельные владения (Grundherrschaften) возникают и растут; с другой стороны, мелкие торговцы и мелкие ремесленники Востока в течение всей императорской эпохи, а также и в последний ее период, проникают на Запад (здесь они являются носителями христианства). Но об успехах капиталистической хозяйственной организации мы ничего не слышим ни в торговле, ни в сельском хозяйстве, ни, тем более, в промышленности. Напротив, «царские купцы» первого периода императорской эпохи, которые торговали на севере, исчезают, выступает вперед мелкий торговый люд, пошлины с оборота в эпоху великого развала в III в. иссякают до того, что (как доказывает Домашевский) даже взимавшие их чиновники упраздняются. И состояние вялости, опускание вниз идет уже со времени Марка Аврелия, как это становится вероятным по данным папирусов. Древность переживала ведь и более суровые военные времена, чем период смут III столетия; почему же она не оправилась от него?
Потому что капитализм древности стоял на политическом якоре, зависел от частной эксплуатации политической власти (politischer Herrschaftsverhältnisse) в расширявшемся территориально городе-государстве, а с исчезновением этого источника образования капитала и это последнее прекращалось. Первым делом императоров было упорядочивание налогов и ограничение произвола государственных откупщиков. Как и птолемеевское правительство (см. выше) они на первых порах не могли обойтись без капитала и деловой опытности государственного откупщика. Но, понятно, чем больше их собственная бюрократия приобретала требуемую сноровку, тем меньше они видели оснований к тому, чтобы без нужды оставлять государственному откупщику частную прибыль, шли по пути «огосударствления» дела взимания все дальше и дальше, и — как это показали Домашевский и Ростовцев — государственный откупщик кончает тем, что превращается в государственного чиновника. Охраной своих подданных, с одной стороны, замирением мира — с другой, империя привела капитализм в состояние умирания.
Истощение рынка рабов, исчезновение всех тех шансов, какие представляла борьба между полисами, исчезновение насильственного монополизирования торговых путей отдельными полисами, прекращение вообще частной эксплуатации доменов и подданных, все это означало для капитализма Древности, отнятие у него питавшей его почвы. Что в диоклетиановском, опиравшемся на литургии государстве капитализм древности тем более не нашел архимедовой точки опоры, на которой могло бы укрепить свой якорь его стремление к прибыли, само собой понятно. Бюрократический порядок убивал как всякую политическую инициативу подданных, так и экономическую, для которой не было соответствующих шансов. Всякий капитализм превращает «имущество» (Vermögen) имущих слоев в «капитал»: империя изъяла из обращения «капитал» и, подобно государству Птолемеев, опиралась на «имущество» владеющих слоев. Своим владением (Besitz), не более, чем в античном полисе копьем и панцирем, должны были служить ей теперь имущие классы, отвечавшие за ее доходы и за удовлетворение ее государственных потребностей. Для того чтобы на место этой прямой эксплуатации зажиточных подданных в форме опирающегося на литургии государства (Leituriegstaat) заступила непрямая, в форме союза между монархией и капиталом, какой мы наблюдаем в меркантилистическом государстве, для этого нужно было развитие промышленного капитализма и пример частного капиталистического богатства Нидерландов и Англии.
Угнетение частной экономической инициативы бюрократией не есть специфическая особенность античного мира.
Всякая бюрократия имеет тенденцию путем расширения своей сферы достигать такого же действия. Также и наша. И в то время, как в древности политика полиса должна была составлять «ускоряющее колесо» («Schrittmacher») для капитализма, в настоящее время капитализм является ускоряющим колесом бюрократизирования хозяйства. Если мы вспомним об угле, железе и всех горных продуктах, о всех отраслях металлургической индустрии, далее о спирте, сахаре, табаке, спичках и по возможности о всех, в настоящее время в высокой степени картелированных массовых продуктах, взятых в государственные или de facto государством контролируемые производства; о владении доменами и о фидеикомиссах и государством контролируемых платящих ренту поместьях, все умножающихся; о проекте «Каница», проведенном со всеми своими последствиями, для надобностей войска и государственных чиновников государством руководимых мастерских и потребительных обществах; о внутреннем судоходстве, тянущемся на буксире у государства; о морском судоходстве, находящемся под контролем государства; о всех взятых в казну железных дорогах и т. д.; к этому еще о ввозе хлопчатой бумаги, регулируемом государственными договорами и руководимом государством, и обо всех этих производствах, ведущихся в бюрократическом порядке; о «контролируемых» государством синдикатах и обо всем прочем, регулируемом цеховым способом, посредством бесчисленных академического и иного рода удостоверений правоспособности, об обобщенном типе «rentier paisible» [«мирный рантье»], то, при милитаристически-династическом режиме, мы получим состояние эпохи позднейшей империи, только на технически более совершенной основе. Из качеств своих предков эпохи городских союзов современный немецкий «бюргер» имеет, в конце концов, не очень многим больше, чем афинянин эпохи цезарей из качеств участников битвы при Марафоне[535]. «Порядок» — его знамя, — в большинстве случаев, даже если он «социал-демократ». Бюрократизация общества у нас по всей видимости когда-нибудь также одолеет капитализм, как и в древности. И у нас тогда на место «анархии производства» наступит тот «порядок», который, в принципе сходный, отличает римскую императорскую эпоху и, еще больше, Новое царство в Египте и владычество Птолемеев. И ведь не думают только о том, что служба в бюрократически снабженном военными машинами, одетом, содержимом, вымуштрованном, командуемом казарменном войске может представить «противовес», и что вообще современная военная принудительная работа в династических государствах имеет внутреннее родство с гражданской боеспособностью далекого прошлого.
