Что владельческие (посессорские) интердикты впервые возникли для possessiones на ager publicus, оспаривается по важным основаниям. Что они неприменимы были для владения на ager publicus, это прямо не может быть обосновано (по крайней мере указанием на участие состоявших с Римом в commercium’e италиков в possessiones. Неримлянин не имеет лишь «jusQuiritium» [права Гражданина] и права иска). Мне кажется, что и то, как упомянуты интердикты в аграрном законе 111 г. до P. X., говорит за то, что они применялись на (тогда превращенном в частную землю) ager publicus.
Регулирование всех остальных вопросов фактического владения не беспокоит тогда древнее гражданское право: это дело управления; таким образом, на ager publicus, каковым является всякая не частная и не признаваемая формально за союзными или, в силу народного или сенатского постановления, терпимыми общинами (древнейший пример — «ager Gabinus») земля, существуют лишь властью в административно-правовом порядке регулируемые или терпимые фактические владельческие отношения.
1. В административно-правовом порядке регулируемые виды фактического владения — пока территориальное расширение государства не выходило еще за пределы Италии — представляют собой частью земельные выдачи на условиях службы, в частности службы по проведению дорог (viasii vicanii), частью — аренды и наследственные аренды (ager vectigalis). Наследственная аренда и выдача земли на условиях службы (Landleihe) вовсе не чужды римскому праву, но только (покоящемуся на Двенадцати таблицах) римскому частному праву. Установление (Konstituierung) их было ведь суверенным правом (Souveränitätzrecht) государства, и, так как «legis actio» на почве наследственного арендного владения немыслимо, то оно прежде всего лишено было гражданско-правовой защиты: в случае надобности должны были приходить на помощь владельческие интердикты и административный приказ. Когда затем первоначально суверенные, входившие в союз общины превратились в «муниципии», претор создал формулу для муниципального и государственного ager vectigalis. Целью недопущения Частной наследственной аренды могло быть только предотвращение возникновения частной вотчинной власти землевладельца (private Grandherrlichkeit)[475].
2. Терпимые владельческие отношения на государственной земле составляют столь часто упоминаемые оккупации. Право оккупации на ager publicüs есть право каждого римлянина, а также каждого гражданина внесенной в италийский союзно-военный матрикул общины, брать во владение за плату государству из части продукта (gegen eine Quotenabgabe) (которая, по-видимому, благодаря попустительству, впоследствии не повышалась) государственную землю первоначально (см. выше) пустующую землю (Oedland), и удерживать ее у себя до дальнейшего распоряжения со стороны государственного управления, — позже: после того, как было дано разрешение на оккупацию, признанное государством. Это право (право оккупации) и было тем правом, которое прежде всего привело к созданию огромных земельных латифундий, против которых впоследствии выступило законодательство Гракхов (см. ниже).
Был ли знаменитый закон Лициния-Секстия[476] реальностью, это, несмотря на защиту Золтау (Soltau), становится все более и более сомнительным. В настоящее время в нем видят все более и более перенесение социальных противоречий эпохи Гракхов в IV в. до P. X. и принимают, что это (у Катона будто бы упоминаемое) ограничение владения относится к началу II столетия до P. X. Что закон, который ограничивал оккупации максимум 500 югерами, невозможен был в первую треть IV в. до P. X., потому что количество поля, которым владели тогда римляне, будто бы равнялось «только 2 квадратным милям» — это, конечно, неверно. Даже только при 50–60 тыс. гектаров площади полей отдельные оккупации отдельных зажиточных граждан (Grossbürger) в 125 гектаров не были бы сами по себе чем-либо абсолютно невозможным и уж во всяком случае совершенно невероятным. Но римское землевладение уже в IV столетии до P. X. вышло далеко за пределы ager Romanus. Во всяком случае, традиция очень сомнительна, и последние трудности для признания ее фальсификацией теперь, благодаря остроумным исследованиям Машке, устранены.
Как бы там ни было, фактически решающим является то, что этот беспримерный по своей грубой (brutalen) простоте институт (объекты для сравнения можно найти в юридически и фактически весьма, впрочем, отличном трактовании оккупаций («Bifänge») на царской пустующей или высоко лежащей песчаной земле (Oed-oder Geestland) в Египте: об этом см. в разделе «Эллинизм»), это перенесение древнего права «оккупации» (Bifanc-Recht) с пустующей земли на в огромной части уже находящуюся под обработкой землю, которая досталась государству в результате завоевания, с гигантской территориальной экспансией государства, совершенно изменило свое значение. Так как в каждой оккупации ското- и рабовладельцы могли, конечно, участвовать с несравнимо большим успехом, чем еще столь многочисленные свободные крестьяне, то, благодаря этому, после проникновения в жизнь института покупных рабов (Kaufsklaverei), был создан неслыханный дотоле аграрный капитализм, против которого крестьяне реагировали тем, что выставили требование, чтобы завоеванная земля систематически распределялась между всеми гражданами и становилась их собственностью в качестве ager privatus. Действительно, за большинством успешных войн, как уже было упомянуто, следовало наделение землей победоносного войска. Этому соответствовало применение свободы завещания в виде лишения наследства остальных детей в пользу единонаследника. Оно имело огромное практическое значение для удержания земельного владения в семье, пока земля путем завоевания попадала в ее распоряжение. Свобода завещания, как и остальные институты римского земельного права, стойт, таким образом, в связи с резко выраженной аграрно-экспансионистской тенденцией (mit eminent agrarischexpansiven Tendenz), которую принуждено было усвоить государство с ростом значения войска гоплитов. Но ското- и рабовладельцы были, напротив, заинтересованы в расширении открытого для оккупации и для сдачи государством в аренду ager publicus. В течение периода завоеваний, происходивших на почве Италии, мы находим в традиции регулярно повторяющиеся упоминания о том, что зажиточные слои на требование масс произвести наделения из ager publicus отвечают предложением завоевать новую землю для этой цели или вывести колонию. Совершенно отвергать достоверность этих сведений также и в этом отношении едва ли есть основание: ведь содержание классовых интересов едва ли могло быть иным в эпоху территориального расширения Рима. Совершенно подобным же образом протекал процесс территориального расширения, например, в Элиде: знать позволяет демам принимать участие в грабеже. В общем, при такой конкуренции интересов, крестьяне, конечно, получали все меньше и меньше. Только под давлением тяжелых внешних опасностей знать решалась на вывод колонии: так, многочисленные колонии граждан с середины II и в начале I столетия до P. X. объясняются кельтской и пунийской опасностью[477] и абсолютной необходимостью заполнить созданные войнами пробелы. Несмотря на это, сопротивление со стороны крупного землевладения и в эпоху галльских и пунических войн часто было очень упорным: борьба классов за область проживания сенонов и Пицен[478] могла быть решена плебсом (в 232 г. до P. X. через посредство Г. Фламиния[479]), в смысле колонизации лишь против определенно выраженного противодействия со стороны сената.
В глубине этих конфликтов скрывалась борьба между свободным и несвободным трудом, которая позже, в эпоху Гракхов, привела к революции. В Элладе и на эллинском Востоке экономическое значение рабства для деревни (für das platte Land) оставалось довольно ограниченным. Многочисленные мелкие центры хозяйственного оборота в древней Элладе не имели плодородного, достаточно дешево приобретаемого и поэтому приспособленного для плантационного крупного хозяйства с рабами аграрного «Hinterland’а»[480]. На Востоке земля была густо населена и дорога, и кроме того, связанное с монархическим и бюрокрааическим режимом многообразие эллинистических государств и большое значение доменовых, возделывавшихся мелкими арендаторами земельных комплексов с самого начала существенно ограничивало относительное значение крупного рабовладельческого хозяйства. Если не считать спартанского феодального государства и Хиоса, мы почти ничего не слышим в Греции и на всем Востоке о восстаниях рабов, и чем позже, тем меньше, тогда как восстание Спартака в Южной Италии и на Сицилии причисляется к самым страшным социальным потрясениям Древнего мира. В Риме именно рост денежного богатства, географически обусловленная возможность значительного расширения государства внутрь страны (in das Binnenland), а затем капиталистический характер заморских завоеваний и, следовательно, гораздо более крупное обеспечение рынка рабов дали широкое развитие тенденции к массовому скоплению людей. Огромный ввоз рабов в Рим, а также — на что указывает Ферреро — появление масличных и виноградных плантаций в качестве фактора, имеющего определяющее значение для общего хозяйственного положения, отмечаются в источниках одновременно с движением Гракхов, но уже сочинение Катона показывает, что оба эти явления должны быть значительно старше. Поместное собственное хозяйство («Gutswirtschaft») с рабами, такое, каким оно рисуется нам, предполагает, как свою предпосылку, замирение, какое наступило в Италии после ее объединения, окончательно же — после поражения Ганнибала[481]: с тех пор в течение 600 лет ни один враг не ступал на римскую территорию. Вместе с этим начался упадок тяжеловооруженного войска (das Sinken der Hoplitenschaften).
