Аникей помыкался по комнатам, экспедиции, они были почти пусты: никто еще с поля не вернулся. Потоптавшись у радиостанции, толкнул дверь.

— Личные принимаешь? — спросил Аникей.

— Куда?

— В Ольховку.

— Пиши — Радист протянул ему бланк радиограммы. — Что там такое с Ольховкой? Ты Маркова такого, случайно, не знаешь?

— Знаю, — похолодел Аникей.

— Вот… три радио ему оттуда…

Аникей схватил листки, начал читать, засмеялся, сгреб со стола пачку пустых бланков и, счастливый, выскочил из комнаты.

— Эй, парень, расписаться надо! — крикнул ему вдогонку радист. Улыбнулся, покачал головой.

«Все они с поля поначалу немножко того», — подумал радист.

Если бы в ту новогоднюю ночь удалось посмотреть на поселок со стороны Северного полюса, то можно было бы увидеть всего несколько десятков огоньков — светились маленькие окна маленьких домишек, уличные лампочки над каждым крыльцом, два прожектора над полярной станцией, один прожектор над сараем гидробазы и изредка вспыхивающие на короткое время огни фальшфейеров, которыми веселые люди заменяли на улице новогоднюю иллюминацию, да еще прочерки разноцветных ракет, то и дело с шипением взлетающих в небо в разных концах поселка.

Накануне сторож гидробазовского имущества Антоша Машкин рисовал елку. А до этой злополучной елки весь год лоцмейстерско-гидрографический отряд базы и его промерная партия, в составе которой работал инженер Машкин, обследовали акваторию острова, вели топогеодезические и водомерные наблюдения, промеры глубин со льда с помощью бурстанка, установленного на вездеходе, вносили соответствующие коррективы в крупномасштабную карту шельфа и выполняли много других работ, связанных с навигацией в этом труднодоступном районе Арктики.

Работы закончились. Гидрографические суда ушли на юг. Партия сворачивалась. Все двенадцать человек ее собирались на материк. Кому-то одному надо было остаться на всю долгую полярную зиму, чтобы следить за имуществом и другим сложным хозяйством экспедиции.

Конечно, никто на Острове не похитил бы вездеход, трактор, домик мехмастерской, два балка, электростанцию, крохотную столовую на шесть посадочных мест, где обедали в две смены, баню и склад ГСМ, но порядок есть порядок, и инструкция в морских ведомствах всегда соблюдается до последней буквы.

Гидрографы стосковались в столь долгом отсутствии по детям, по женам, по теплу семейного очага, и добрейший Антоша Машкин понимал, что ему, единственному холостяку, нет никакого резона менять зимовку на Острове, прекрасную охоту и независимый образ жизни на общежитие в Поселке Городского Типа и ежедневный выход на работу к девяти ноль-ноль.

В центре кандидатура была согласована, утверждена, должность инженера за Машкиным сохранилась, все ребята экспедиции были ему благодарны за инициативу, — и Машкин остался один.

Кроме своего не очень сложного хозяйства в наследство Машкин получил несколько початых банок краски, аэрограф (пистолет-разбрызгиватель краски), кисти, картон и фанеру. Всем этим художник партии пользовался, для написания диаграмм, красочных таблиц и бодрых лозунгов, призывающих к досрочному выполнению плана по бурению скважин во льду.

В Новый год без елки грустно, а на Острове вообще не растет ни кустика, какая уж тут елка!

Антон Машкин аккуратно сшил две простыни, сделал из досок рейки и на этот огромный подрамник простыни натянул. Затем мелом наметил контуры будущего рисунка и включил аэрограф с зеленой краской. Елка получилась великолепной, огромной и ядовито-зеленой.

Рядом с елкой он намеревался поместить Деда Мороза, Снегурочку и белого медведя.

Медведь у него вышел быстро и легко. Достаточно было только углем провести по простыне, — медведь белый и краски не требовал. С Дедом Морозом и Снегурочкой дело оказалось более сложным.

Краски не хватило, и шубу деда пришлось превратить в весьма легкомысленную куртку, вместо брюк — ограничиться шортами, а унты вообще ликвидировать, таким образом оставив деда босиком.

Снегурочка по замыслу художника должна была быть в роскошной дубленке и на коньках этак лихо подъезжать к деду на предмет приглашения на танец.

Коньки еще получились кое-как, но затея с шубой и шапкой-магаданкой начисто провалилась, и Снегурочка залихватски подъезжала к деду на коньках в бикини.

Как ни пытался Машкин выжать из аэрографа хоть каплю краски, ничего не получалось. Даже на приветствие «С Новым годом!» краски не оставалось, пришлось израсходовать штемпельную тушь, благо печати у Машкина не было и ставить печать никому не нужно.

Втайне все же гордясь своим детищем, Антоша Машкин вытащил произведение искусства на улицу и прибил его рядом с крыльцом, на стене дома: тут громадное полотно круглые сутки хорошо освещалось в полярной ночи электрической лампочкой.

Со всех концов поселка к дому проторялись новые тропинки. Чукчи и эскимосы приветствовали шедевр и горячо хвалили художника.

Последним пришел председатель сельсовета Акулов. Он долго вынашивал свое отношение к полярному вернисажу и наконец решился.

Следует заметить, что вся власть на Острове сосредоточивалась в лице Акулова, так как ни партийной, ни профсоюзной организаций, ни представителей администрации совхоза тут не было — все это было на материке, за проливом, поскольку организовывать на Острове хотя бы отделение совхоза считалось нерациональным: тут оленей-то всего три тысячи, выпасаются вольно, без пастухов, никуда им с Острова не убежать. Да бригада охотников — зимой добывают песца, летом и осенью — моржа. Да двадцать овцебыков привезли ученые в экспериментальном порядке — тоже на вольном выпасе, никаких забот. Энергии одного Акулова было достаточно, чтобы на Острове соблюдался порядок.

— Вот что, Машкин, — сказал он, — ты эти художества брось.

— Пошто так? — спросил Машкин.

— Нехорошо это. На улице как-никак минус сорок, а они у тебя голые.

— Это вы уж зря, Иван Иванович. Просто краски не хватило. Они у меня вполне приличные, южные, скажем так, Мороз и Снегурочка.

— Южного Деда Мороза не бывает, — вздохнул Акулов. — Сними. Разврат это. Если делать нечего, рисуй себе островитян.

— Одетых?

Ничего не сказал Акулов, покачал головой и ушел.

Ночью тридцать первого декабря картина еще висела, но первого утром Машкин ее снял и поставил в коридоре, а затем перетащил в баню, поскольку в бане совсем никакой наглядной агитации не было.

…И не раз новогодней ночью люди выскакивали на улицу, запускали в небо ракеты, стреляли из всех видов оружия, благо в каждом доме есть охотничьи ружья, карабины, «мелкашки».

Новый год громкий, все были довольны, это особенно важно, если учесть, что во всем мире первыми Новый год отмечают на Острове. За Урал, в сторону Европы, Новый год придет только через десять часов, отметят его по московскому времени, а потому гуляй, пока москвичи за стол не сели, или выпей с ними, если тебя на десять часов хватит. Островитян обычно на десять часов веселья хватало — все почти дотягивали до боя курантов, выпивали по последней рюмке с Москвой и Европой и ложились спать. До обеда или уже до вечера, кто как. На спирт и шампанское в Новый год заведующий торгово-заготовительным пунктом никогда не скупился. По северному обычаю считалось, что если на Острове Новый год плохо отметить, то он плохим будет для всего материка. А этого нельзя допустить ни в коем случае. Вот такими глобальными категориями мыслили скромные северяне.