— Пугаю тебя? А как же ты хочешь быть моей подругой? Ведь я вовсе не ангел, хоть и очень тебя люблю… Есть люди, которые щедро наполняют собой мое сердце: это Хайме, мама и ты, конечно, каждый по-разному. Но какая-то другая моя часть тоже требует своего выражения, я должна избавить ее от ядов, излить их. Думаешь, я не люблю Хайме? Я его очень, очень люблю. Не могу даже представить себе свою жизнь, отторженной от его. Все время хочу, чтобы он был рядом, весь, целиком со мною. Я от него в восторге. Но существует еще вот что: любопытство, эта лукавая тревога сердца, и угомонить ее невозможно.
— Роман ухаживал за тобой, скажи?
— Ухаживал? Не знаю. Он был в отчаянии, в ярости, иногда мог бы задушить меня… Только он очень крепко держит себя в руках. Мне хотелось, чтобы он потерял над собою власть. Я добилась этого только один раз. С тех пор, Андрея, прошло уже больше недели. Это было, когда я в последний раз приходила его повидать. Приходила я к Роману пять раз и всегда делала так, чтобы об этом знали. Потому что в глубине души я всегда немного боялась Романа. Звонила в твою дверь, зная, что тебя нет дома, и спрашивала о тебе. Меня очень устраивали эти две женщины, такие любопытные; ими словно овладевало какое-то особое беспокойство, едва они меня видели. Я понимала, что оставляю у себя за спиной двух надежных стражей. Но ты ведь не знаешь, что эта наэлектризованная атмосфера развлекала меня. Иногда я даже забывала, что мне все время надо быть настороже. Случалось, я там хохотала от души, взволнованная и увлеченная. Никогда еще мне не предоставляли такого широкого простора для опытов. Вот в эти мгновения Роман и подходил медленно ко мне и садился рядом. Но, когда я чувствовала его пышущее жаром тело, во мне подымалась невыразимая ярость, и мне даже трудно бывало ее скрыть. Все еще смеясь, я перебиралась на другой конец комнаты.
Я сводила его с ума. Когда ему казалось, что я совсем разомлела и уже наполовину покорена его музыкой и тем доверительным, даже чуточку извращенным тоном, который он умел придать разговору, я вдруг вскакивала на тахту и заявляла: «Хочу прыгать!»
И прыгала, подскакивала чуть ли не до потолка, как будто играла с братьями. Он, видя, как я заливаюсь смехом, не знал, что и думать: то ли я вот-вот сойду с ума, то ли просто глупа от природы. Ни на секунду не переставала я краешком глаза следить за ним. После невольного мгновенного изумления лицо его вновь ничего не отражало, оно становилось непроницаемым, как всегда… Не того я добивалась, Андрея. Знаешь ли ты, что в молодости Роман заставил страдать маму…
— Кто тебе все это рассказал?
— Кто?.. Ах, да. Сам папа. Как-то раз, когда мама болела, она в жару говорила о Романе. Папа, бедняга, той ночью был так перепуган, боялся, что она с минуты на минуту умрет…
(Я невольно усмехнулась. Всего за несколько дней жизнь предстала предо мной совсем не такою, какой она мне казалась. Сложной и в то же самое время невероятно простой. Я думала о том, что самые жгучие тайны, особенно ревностно хранимые, как раз и известны всем и каждому. Глупые трагедии. Напрасные слезы. Вот какой предстала передо мной жизнь…)
Эна повернулась ко мне, и уж не знаю, что прочитала она в моих глазах, но только вдруг сказала:
— Но не думай обо мне лучше, Андрея, чем я есть на самом деле. И не ищи для меня оправданий. Конечно, я хотела унизить Романа не только поэтому. Как бы мне рассказать тебе про эту захватывающую игру, в которую все для меня превратилось?.. Борьба, которая с каждым разом все ожесточалась. Борьба не на жизнь, а на смерть…
Она говорила и, конечно, смотрела на меня. Все время я чувствовала ее взгляд. Мне не оставалось ничего иного, как слушать и глядеть на потоки дождя, ярость которого то стремительно возрастала, то вдруг почти стихала.
— Слушай, Андрея, все это время я не могла думать ни о Хайме, ни о тебе, ни о ком другом на свете. Меня всю, без остатка захватил этот поединок между умением Романа владеть собой и моей собственной хитростью и уверенностью в себе. Андрея, это был великолепный день! Наконец-то я смогла посмеяться над ним, ускользнула у него из рук, когда он был совершенно уверен, что овладел мной…
Эна смеялась. Немного напуганная ее рассказом, я повернулась к ней и увидела, что она опять стала очень хорошенькой, глаза у нее так и блестели.
— Ты и представить себе не можешь, какой сценой закончились наши отношения с Романом. Случилось это на прошлой неделе, как раз в канун Иванова дня, я точно помню… Я удрала… вниз, бегом, чуть с лестницы не свалилась… Оставила у него в комнате сумку, перчатки и даже шпильки… Но и Роман остался там, наверху. Никогда не видала я ничего гнуснее его лица… Была ли я влюблена в него, говоришь?.. В этого человека?
Я взглянула на свою подругу и впервые увидела ее такой, какой она была на самом деле. Лившийся с неба переменчивый слабый свет оттенял ее глаза. Я отчетливо почувствовала, что никогда бы не могла судить ее. Погладила ее руку, положила голову ей на плечо. Я очень устала. Многое теперь мне стало ясно.
— Это случилось в Иванову ночь?
— Да…
Мы помолчали. И среди молчания я невольно вспомнила о Хайме. То был случай передачи мыслей, потому что Эна тотчас сказала:
— Вот с кем я вела себя хуже всего в этих обстоятельствах, так это с Хайме, я-то знаю.
Лицо у нее опять стало детским, немножко надутым. Она посмотрела на меня, и во взгляде ее не было уже ни вызова, ни цинизма.
— Всякий раз, как я думала о Хайме, я испытывала такую ужасную муку, если бы ты только знала! Но мне было не совладать с оседлавшим меня дьяволом… Как-то вечером мы с Романом решили пройтись. И он привел меня на Паралель. Когда мы вошли в кафе, полное людей и табачного дыма, я была уже очень усталой, очень утомленной. И подумала, что воображение играет со мной дурные шутки: напротив сидел Хайме. Его отделял от меня только этот туман, эта жарища, но он не пытался поздороваться. Только пристально смотрел… В ту ночь я долго плакала. На другой день ты принесла от него весточку, помнишь?
— Да, помню.
— Я только того и хотела, чтобы повидаться с Хайме и помириться с ним. Меня так взволновала наша встреча! Но потом все пошло как-то не так; не знаю уж, по моей или по его вине. Хайме обещал мне быть снисходительным, а сам при нашем разговоре стал горячиться. Видимо, он следил за каждым моим шагом и разузнал о жизни Романа, о его фокусах. Сказал, что твой дядя — нежелательный элемент, что он замешан в контрабандной торговле, самой что ни на есть грязной. И объяснил, какая это торговля…
Под конец он стал упрекать меня, в отчаянии от того, что я якобы «отдалась на милость такого бандита»… Это было уж слишком, и мне ничего другого не оставалось, как начать со всем пылом защищать Романа. С тобой такого не случалось? Говоришь, говоришь, а потом так запутаешься в собственных словах, что вдруг обнаруживаешь, что тебе уже не выбраться?.. Мы с Хайме расстались в тот день, уже ни на что не надеясь… Он уехал из Барселоны. Ты знала?
— Да.
— Может, он думает, что я напишу ему? Как по-твоему?
— Конечно, он так думает.
Эна улыбнулась и прислонила голову к стене. Она устала.
— Я столько тебе всего нарассказала, Андрея, верно? Столько… Ты мной по горло сыта?
— Ты мне еще самого главного не сказала… Ты мне не сказала, почему ты сегодня оказалась в комнате у моего дяди, если у тебя все с ним было кончено еще в канун Иванова дня…
Не отвечая, Эна смотрела на улицу. Буря стихла, но небо было еще неспокойное, все в желтых и бурых разводах. Вдоль тротуаров бежала вода, ее поглощали сточные канавы.
— А не двинуться ли нам, Андрея?
Мы пошли вниз, держась за руки.
— Сегодня, — сказал Эна, — я пошла ва-банк. Он написал мне несколько строк о том, что у него остались кое-какие мои вещи и что он хотел бы их вернуть… Я поняла: легко он меня в покое не оставит. Тут я вспомнила свою мать, и мне пришло в голову, что я должна решиться и пойти, иначе я так всю жизнь и проведу, избегая Романа… Вот тогда-то я и придумала вооружиться в моей борьбе с Романом разысканиями Хайме. С этой единственной гарантией моей безопасности я и пошла. Считала, что встречусь с ним в последний раз… Ты не думай, что я не боялась. Я была вконец перепугана, когда ты пришла. Я была перепугана и раскаивалась в своем порыве… Потому что Роман сумасшедший… Я думаю, что он сумасшедший… Когда ты постучала, у меня уже подкашивались ноги, на таком пределе были нервы.
