В творчестве Кармен Лафорет, пожалуй, заметнее всего влияние Мигеля де Унамуно, самого беспокойного и противоречивого мыслителя Испании XX века. Тогда, в первое десятилетие диктатуры, острее всего воспринималась лишь одна часть сложного наследия Унамуно — его книга «О трагическом чувстве жизни у людей и народов». Трагическое противоречие, по Унамуно, состоит в том, что человек жаждет бесконечности, а смысл его жизни ограничен рамками непосредственного физического существования, вне которых лежит «ничто» (видимо, эта идея Унамуно и подсказала Лафорет заглавие для романа).
Кармен Лафорет следует за унамуновской мыслью и в передаче этого общего ощущения трагической безвыходности жизни, внезапно открывшейся юной героине «Ничто», и в понимании двойственной природы чувств. «Нечто трагически разрушительное лежит в основе любви», — писал Унамуно. И в романе Лафорет любовь к брату, к жене, к возлюбленной — приводит только к разрушению. Единственное цельное и однозначное чувство, в которое верит Кармен Лафорет, — жертвенная материнская любовь бабушки. Но и она уже не может ни спасти, ни удержать, ни поднять из праха разрушенный дом.
Название романа расшифровывается в свете экзистенциалистского восприятия жизни. «Ничто», «пустота» — таков удел человека, тщетно пытающегося обнаружить цель и закономерность в своем коротком земном бытии. Сама писательница так раскрывает значение заглавия: «Ничто» — это, можно сказать, вопрос… живой, страстный. Андрея ищет правду в убеждениях и чистоту в жизни, высокий идеал, который придал бы смысл существованию. Андрея проходит через рассказ с открытыми глазами и открытой душой. И когда она уходит из рассказа, в руках у нее «ничто», она ничего не нашла. Но она — и это я хотела выразить — не отчаялась.
Конечный вывод звучит неожиданно. Но молодая писательница не была, да и не хотела быть профессиональным философом, последовательно развивающим философскую систему. Экзистенциалистская идея — притом не буква, но некий общий дух ее — помогала ей обобщить впечатления от окружавшей ее действительности. Если же мироощущение писательницы не соответствовало экзистенциалистским постулатам, она отбрасывала их и следовала своим, пусть наивным и романтическим, мыслям. В самом деле, почему Андрея не боится, что в семье Эны она обнаружит ад, подобный оставленному ею на улицу Арибау? Но ведь и писательница, и ее героиня так молоды! Разве может молодость принять экзистенциалистскую безнадежность? И в романе Лафорет побеждает юношеское доверие к будущему, вечное ожидание чего-то впереди, чего-то, что и будет настоящей, осмысленной, деятельной жизнью.
Но главное в романе — тег, что представление о жизни как о бесконечном круге взаимных мучений не заслонило от глаз писательницы реальную Барселону, в которую приехала Андрея. Она увидела голод, обыкновенный, привычный, от которого постоянно немного кружится голова; увидела, что карточная игра Глории — не порок, а просто средство получить несколько лишних дуро на обед; увидела, что Хуан бьет Глорию не столько из «любви-ненависти», сколько от униженности: ведь это мужчина, лишенный возможности даже прокормить семью. Так возникает подлинный «ад каждодневного существования»; дом на улице Арибау становится не столько символом раздираемого внутренними столкновениями человеческого сообщества, сколько образом реальной жизни испанского города 40-х годов.
Чувство реальности не позволило Кармен Лафорет удовлетвориться экзистенциалистской концепцией страсти, а заставило ее искать реалистических мотивировок поведения героев. В этом смысле самый завершенный образ романа — тетка Андреи Ангустиас, воплощение мертвенного духа испанского мещанства. Она очень похожа на Бернарду Альбу из драмы Федерико Гарсиа Лорки «Дом Бернарды Альбы». Ей так же ненавистно любое проявление самостоятельности, непосредственности чувства. Ангустиас убеждена, что есть только два честных пути для женщины: подходящее по социальному уровню замужество или монастырь. «Стремления к эмансипации», которые она обнаруживает в родной племяннице, кажутся ей верным залогом моральной гибели. С тоскливой злобой она пророчит Андрее: «Ты не сможешь владеть своим телом, своей душой. Нет. Нет. Ты не сможешь!» — ибо для нее только ценой отказа от полной, естественной жизни покупается вечное спасение. Духовное и социальное рабство накрепко переплетены в сознании Ангустиас. Трудно сказать, чего она сильнее боится: погубить душу или уронить свою репутацию. Так же как Бернарда Альба, Ангустиас калечит свою жизнь и жизнь любящего ее человека из ханжеского страха перед «моралью», и в ее уходе в монастырь больше святошества, чем простого человеческого отчаяния.
Одна скромная деталь в рисунке образа Ангустиас удивительна по реалистической точности. На улице Арибау почти всегда маячил, прося подаяния, нищий старик. Ангустиас считала необходимым раздавать милостыню, к тому же она не упускала случая преподать племяннице урок христианской этики. Но прежде чем отдать старику жалкие пять сентимо, она требовательно и подробно выспрашивала о всех злоключениях его жизни, проверяя, имеет ли он право на ее милосердие. Заканчивала допрос она грозным предупреждением: «Имейте в виду, я ведь разузнаю, правда ли все это. И если вы меня обманываете, вам это дорого обойдется». В двух репликах тут весь характер, весь человек с головы до пят.
Образ Романа (к концу книги, к сожалению, превращенного в этакого демонического мучителя женщин) в первых главах интересен реалистическим объяснением своей тайны — именно предательство этого бывшего республиканца, перебежавшего к фалангистам, шпионившего в республиканском лагере, по-видимому, сломило его и обесплодило его талант.
Огромный успех книги Лафорет был определен прежде всего тем, что литература возвратилась на пыльные улицы сегодняшнего испанского города, к людям, у которых часто не хватает денег даже на трамвай. И эта жизнь, открытая писательницей, была гораздо более страшной, нежели тремендистская концепция жизни как «вечного ничто». Роман Лафорет вместе с книгами ее старшего товарища по литературе Камило Хосе Селы показал, что через три-четыре года после победы «Крестового похода» (так велено было именовать гражданскую войну) рядовому испанцу, якобы спасенному от ужасов большевизма, жизнь кажется тяжелым, бессмысленным бременем. Голод, нужда, духовное опустошение стали постоянными спутниками человека во франкистской Испании. Это и было то подлинно «страшное», что дает смысл названию литературного течения. И о этом была та правда времени, постижение которой является историческим оправданием всякого литературного течения.
Успех первого романа заставил Кармен Лафорет навсегда связать свою жизнь с литературой. Однако многообещающее начало еще не гарантирует прямого и блистательного пути. И творческая судьба писательницы оказалась не легкой и не простой. Поначалу возникли трудности чисто житейского свойства. Лафорет вышла замуж, семейные обязанности, рождение четверых детей почти не оставляли времени для литературной работы. Свой второй роман «Остров и демоны» Кармен Лафорет выпускает лишь в 1952 году, через семь лет после выхода первой книги.
«Остров и демоны», как и «Ничто», вырастает из зернышка личного опыта. Разумеется, нет никаких оснований утверждать, что в сюжет романа прямо перенесены перипетии молодости писательницы. Личный опыт отразился в книге в гораздо более общей форме — в эмоциональном тонусе рассказа. Так же, как в «Ничто» запечатлен пережитый писательницей момент встречи юношеского сознания с настоящей, невыдуманной родиной, так в «Острове и демонах» запечатлен момент, предшествующий этой встрече. Воспоминания о детстве, воспоминания о Канарских островах, о горах, ущельях и пляжах, о поэтических легендах, сложенных обитателями островов, как будто растворены в воздухе повествования.
У каждого из нас есть такой свой мир — мир нашего детства. Мечты и надежды, которые покажутся смешными всякому, кроме нас самих… И, наверное, у каждого есть и какое-то особое место на земном шаре, которое мы представляем себе райски прекрасным, потому что мы бывали там в детстве и больше туда не возвращались. Вот этот особый и родной каждому мир детства (вернее, отрочества) очень хорошо воспроизведен в романе. Окрестности города Лас-Пальмас, суровые нравы исконных жителей этого края, старинные легенды — все это возникает в неразрывном переплетения с внутренней жизнью девочки Марты. Тут и мечты о писательстве, о далеких городах, об интересных людях, и полудетская любовь к художнику Пабло, и пробуждение чувственности, и неясное томление.
