Встретив Кириллина со штофом, старый приятель гутеец Чернов напросился на выпивку и повел Александра в избу, где им никто не мог помешать.

Теперь, открыв глаза, Кириллин с удивлением заметил, что спал он в незнакомом месте. В окна, сквозь пестрые ситцевые занавески, заглядывало солнце. В клетке посвистывал щегол.

«Времени, похоже, много, — подумал мастер. — Куда это меня занесло?»

Поднявшись с овчинного тулупа, разостланного на полу, Кириллин с удивлением разглядывал незнакомую обстановку и припоминал, как попал он вчера сюда, на край поселка, к веселой солдатке Дашке. Свернувшись клубочком, она спала на широкой лавке у окна, и старенькое одеяло из разноцветных лоскутов, сбившись, лежало у нее в ногах. Светловолосая, порозовевшая от сна Дарья, подложив под щеку пухлую руку, блаженно улыбалась и слегка шевелила губами.

— Эка разоспалась, дуреха, — с грубоватой теплотой в голосе сказал Александр. — Не разбудила, чертова кукла, и валяюсь до обеда.

Отшвырнув ногой облезлого кота, тершегося об стол, Кириллин вылил в стакан оставшуюся на дне штофа водку, поднес ее ко рту, но пить не стал. Выплеснул в угол и вышел в полутемные сени...

«Опоздал на работу. Управитель, гляди, еще штраф взыщет. Зачем нечистый меня сюда затащил?.. Бить меня некому!»

Шел, всю дорогу томясь предчувствием неизбежной беды, и не ошибся: не успел пройти за ворота — натолкнулся на Корнилова. Барин искоса поглядел на Кириллина и, сняв с головы белый картуз, с ехидцей поклонился:

— С праздничком, Алексашенька. Что это ты, друг любезный, пожаловать надумал? Мало праздновал, еще не выспался, поди.

Потупя взгляд, Кириллин молчал.

— Бражничать начал, пес! — визгливо закричал вдруг хозяин. — Где был вечор, когда посылал за тобой?

Степан Петрович размахнулся суковатой палкой, но не ударил. Только слегка ткнул мастера в грудь.

— Не замайте меня, барин, — угрюмо сказал Кириллин.

— Что?

— Не замайте, говорю.

— Да ты ума рехнулся? — отступив на шаг, удивленно переспросил Корнилов. — Если мастер хороший, так, думаешь, управы на тебя нет? Врешь, любезный! Скажу сторожам — сегодня же отдерут за милую душу.

— Лучше, думаете, будет?

Корнилов не успел ничего ответить. К нему подбежал запыхавшийся сторож и, сдернув с головы войлочный гречишник, бухнулся на колени:

— Батюшка барин! Беда! Управитель к вам послал. Мастер Васька Гутарев...

— Чего воешь, будто режут тебя? — рявкнул Корнилов, схватив сторожа за шиворот. — Говори толком!

— Руки на себя наложил. Удавился.

— Господи! Отмучился один! — простонал Кириллин. — Не буду сегодня работать. Не буду! Хоть убейте...

— Ступай уж, — угрюмо буркнул Корнилов и, повернувшись к Кириллину спиной, сказал сторожу: — Где он? Идем, погляжу.

Около бревенчатого сарая, где складывали готовый товар, толпился народ. Хмурые, молчаливые мастера стояли позади всхлипывающих баб. Перепачканные белой пылью шихты, ребятишки не лезли, как всегда, вперед. Стояли тихо, всматриваясь в темноту склада.

— Бедная головушка, — горестно сказала женщина, повязанная черным платком. — Грех-то ведь какой: без попа, без отпевания хоронить будут. В аду гореть будет.

— Замолчи! — крикнул подошедший Кириллин. — Ада нечего пугаться тому, кто в аду всю жизнь живет. Бог милостивее людей. Может, за муки Василию и в раю местечко найдется.

Протолкавшись вперед, Александр шагнул в полутьму сарая, где покончил свои счеты с жизнью мастер Василий Гутарев, недавно так жадно расспрашивавший незнакомого человека о воле.

«Вот и дождался ты воли, Василий, — мелькнула в голове Кириллина мысль. — Одна у нас дорожка на волю».

В дальнем углу склада, между разбросанных ящиков, висело уже остывшее тело мастера. Перед смертью Гутарев собрал пустые короба и, взобравшись на них, перекинул через блок веревку.

— Василич, — услышал Кириллин за своей спиной чей-то приглушенный шепот. — Покойника будут снимать — отрежь мне, милок, кусочек веревки на счастье.

— Эх ты!.. — со злобой выругался мастер. — Счастья захотел? Лезь и ты за ним в петлю...

Около покойника стоял сумрачный Степан Петрович. Управляющий почтительно, торопливым шепотом что-то объяснял ему.

— Добрый мастер был, — подумал вслух Корнилов. — Неужто так обиделся? С чего бы в петлю полез?

— Строптивости превозмочь не смог, — отозвался управляющий. — Строптивости много у них, дорогой Степан Петрович.

— Снять надо, — сказал хозяин, прикасаясь палкой к рубахе Гутарева, висевшей мешком над выпирающими ключицами.

— Другую рубаху надеть? — спросил управляющий.

— Покойника снять надо! — прикрикнул Степан Петрович. — Народ по местам разгоняйте. Только и норовят, мошенники, как бы от работы увильнуть! Ты-то куда?

Кириллин, не ответив, проворно вскочил на ящик и перерезал ножом веревку. Поддерживая одной рукой тело Гутарева, мастер осторожно опустил его на пол, поцеловал покойника в холодный лоб и, не глядя ни на кого, вышел из склада.

— Тоже перец-мужик... — сквозь зубы проворчал управляющий.

Весну Алексей Корнилов провел в Антверпене. Он поселился на улице Пеликана, по соседству с гаванью и кварталом веселых домов, где по вечерам толпами бродили подвыпившие моряки со всех кораблей, заходивших в порт.

В Антверпене находилась международная биржа торговцев бриллиантами. Алексей Корнилов познакомился со здешними резчиками и гранильщиками драгоценных камней. Он часто рассматривал в лупу фаски алмазных граней. Тонкость отделки камней восхищала его, но думал он о другом.

«Слов нет: тонко сделано, но у нас мастера простое стекло так разделают, что бриллианту не уступит», — хотелось сказать фламандским гранильщикам. Но из вежливости следовало молчать и восхищаться ювелирной работой новых, немного самонадеянных знакомых.

В конце мая Корнилов распрощался с семьей Боолеманов, где он жил; хозяева долго уговаривали старого русского друга повременить с отъездом. Но даже укоризненный взгляд дочки Боолеманов, белокурой Минны, не изменил решения Алексея Степановича.

Дорога была недолгой. Теплым майским вечером он приехал в Париж. Переменив запыленный в дороге сюртук, Алексей отправился бродить по Большим Бульварам. Побывал он и на набережной Сены. Над рекой с криками проносились чайки.

Поздно ночью Алексей возвращался из Пале-Рояля полный впечатлений, поглядывая на женщин, задевавших красивого молодого человека.

Он чувствовал себя свободным: под предлогом тяжкой болезни сына отец выхлопотал Алексею Корнилову отставку.

Маленькая квартира, нанятая им в Париже, всегда пустовала. Весь день Корнилов бродил по городу, заходил в модные магазины, обедал в дорогих ресторанах, вечер проводил в театре, по большей части в «Водевиле».

Алексею Степановичу нравился этот город, где жизнь текла так легко, где для богатых людей придумано столько развлечений. Он завел себе экипаж и каждый день отправлялся на прогулку в Булонский лес в поисках развлечений.

Иногда Алексей вспоминал, что в Париже делать ему нечего. Из Антверпена следовало ехать в Баккара, куда отец посылал его знакомиться с прославленными хрустальными заводами. Но сын твердо решил пока пожить в Париже, а маленький городок на востоке Франции и все дела могли подождать.

Алексей Корнилов завел знакомства с знатными соотечественниками, которые давно жили в Париже, постепенно разоряясь и распродавая своих крепостных. Таких семей было немало в Париже, и в каждой из них Алексей находил радушный прием.

Чаще всего он бывал в Сен-Жерменском предместье у богатого русского барина Льва Сергеевича Курбатова, уже два десятилетия обитающего в Париже.

В гостиной особняка собиралось по вечерам смешанное общество. Здесь бывали одесский грек Ставраки — делец и хвастун, молодые дипломаты из посольства и легкомысленные жуиры, тратившие щедро присылаемые из России маменькины и папенькины капиталы. У Курбатова в гостиной Алексей Степанович встречал модного художника-портретиста, католического патера-миссионера и завсегдатаев дома — игроков, которые, как говорили в том кругу, умело исправляли за карточным столом ловкостью рук ошибки капризной фортуны. За эту ловкость почтеннейшие люди претерпевали иногда неприятности, но в доме Курбатова они чувствовали себя в безопасности и вели себя благопристойно — слишком крупной игры Лев Сергеевич не разрешал.