И все-таки давайте конкретно разберемся с доводами, оправдывающими Грозного за отказ от крымской кампании. Собственно говоря, довод такой один, и мы его уже приводили в интерпретации историка Платонова. Удаленность Крыма, его природная защищенность, оторванность русских войск, в случае выступления их в такой поход, от своих баз и т.п. Вот, к примеру, рассуждения на этот счет историка Валишевского:
«Как бы ни была справедлива та критика, которой Грозный подвергался тогда и впоследствии, он остановился на правильном решении. Идти на Крым было не то, что идти на Казань или Астрахань. С берегов Москвы до берегов Волги переправа войска и провианта совершалась по сети речных путей, пересекавших относительно заселенные места. Дорога в Крым уже от Тулы и Пронска шла через пустынные места, где нельзя было ни встретить пристанища, ни найти средств пропитания. Здесь до восемнадцатого столетия разбивались усилия лучших русских полководцев».
И хотя автор не делает ударения на заключительной фразе, начать комментировать сказанное хочется именно с нее.
Интересно, это кого же уважаемый историк подразумевает под лучшими русскими полководцами? Уж не князя ли Василия Васильевича Голицына? А поскольку до начала XVIII столетия история не отметила со стороны России других крымских походов кроме тех двух, когда русское войско возглавлял не кто иной, как князь Голицын, то следует понимать под лучшим русским полководцем именно его. Бедная Россия, если Василия Голицына называть пусть даже не лучшим, а хоть каким-нибудь ее полководцем!
Два неудачных похода на Крым Голицына приводят и все другие историки, обосновывая невозможности победы над ханством даже в более поздние времена, а тем более во времена Ивана Грозного. Правда, никто из них больше не относит Голицына к категории полководцев, а тем более лучших, но при этом все без исключения исследователи делают акцент на тех же набивших оскомину трудностях и никто из них не упоминает о неподготовленности к тем походам во всех ее проявлениях и о безалаберном их проведении. Упорно умалчивается о безобразном снабжении самым необходимым, начиная от продовольствия и заканчивая боеприпасами, о нехватке и никуда негодном состоянии транспортных средств и отсутствии элементарной базы для их ремонта (это простых-то телег), вследствие чего приходилось бросать по дороге ценный груз, о поставке в войско больных лошадей, что выяснялось уже только на походе. Авторы исторических трактатов, рассказывая нам о первых крымских походах, неохотно повествуют о тактических просчетах в чисто военном понимании этого вопроса, о ниже всякой критики уровне разведывательно-дозорной службы и т. п. Словом, целый арсенал причин, способных провалить любое начинание, остается незамеченным. Да, эти причины вскрывались на фоне тяжелого похода; не будь его, и причины эти не дали бы о себе знать. А потому неудача кампании списывается на тяжесть предприятия, и не берется во внимание тот факт, что не будь этих причин, то и поход был бы не так тяжел. Ну и, конечно, как главную причину неудач следует назвать совершенно для этого непригодное руководство кампаниями. Абсолютно никакими военными способностями князь В.В. Голицын не обладал и, будучи человеком заурядным, мало годился для государственной деятельности на каком бы то ни было ее поприще. Назначением на должность главнокомандующего в двух крымских походах конца XVII века князь остался обязанным только своему фавору у тогдашней правительницы России царевны Софьи. Так что неудачи крымских походов, случившихся до XVIII столетия, объясняются целым сонмом объективных причин, сопутствующих всей истории нашего отечества и во все века являвшихся проявлением наших национальных особенностей.
То же самое следует сказать и о Прутской кампании Петра, событии, которое историк С.Ф. Платонов приводит как аналогию крымским походам с теми же препятствиями, и служащим, как считает историк, лишним доказательством невозможности их преодоления.
К неудаче в Прутском походе, несмотря на то, что при войске находился сам царь, привели те же самые причины, которыми объясняются и провалы походов Голицына на Крым, то есть длинным рядом обстоятельств по-российски безобразной организации и бестолкового руководства. А потому не дальностью похода и не тяжелыми природными условиями в действительности следует объяснять те трудности, на которые любят ссылаться многие наши историки, рассказывая нам о тех кампаниях, а собственными просчетами и упущениями.
Ну и, наконец, даже если принять во внимание дальность перехода в тяжелейших природных и климатических условиях и признать такую трудность, то и она останется только до тех пор, пока Московское государство вынуждено было наступать на Крым в одиночку, со своей территории, откуда действительно предстоял путь через многосотверстное безжизненное и безводное степное пространство. Но ведь Вишневецкий предлагал царю союз с Днепровским казачеством и даже набивался в подданство Москве со всеми казацкими землями Украины, которые простирались до низовий Днепра, достигая его порогов, то есть вплотную приближались к крымским владениям. В этом случае поход московской рати начинался бы с казацких земель, к примеру, из района Запорожья, из стана своего союзника. И сам поход при этом был бы совсем не дальним, а намного меньшей протяженности, чем походы от Москвы до Казани, а тем более до отдаленной Астрахани. И здесь с таким же успехом можно было бы использовать систему рек Днепровского бассейна для доставки войск, грузов, провианта, как использовали систему рек московские воеводы в казанских походах, о чем нам повествует историк Валишевский. И сама история живыми примерами подтвердила верность последнего вывода. Первый же успешный поход на Крым, поход фельдмаршала Миниха 1736 года, начинался из района Полтавы и Кременчуга, где заранее были дислоцированы русские войска, то есть отправным местом движения армии были даже не самые ближние к крымским владениям земли казацкой Украины. И результаты того похода говорят сами за себя. Миних довел армию до Перекопа без потерь, прорвал перекопскую линию укреплений, овладел перекопской крепостью, разгромил под ее стенами турецко-татарские войска, потеряв во всей операции около двух тысяч человек. С мизерными потерями русская армия сумела овладеть тогда ключами от Крыма. Провести столь блестящую операцию, не испытав при этом всех тех трудностей, которые в свое время послужили причиной отказа Ивана Грозного от завоевания Крыма, и на которые, оправдывая это решение царя, ссылаются многие наши историки, позволило только одно обстоятельство: ко времени похода на Крым Миниха Левобережная Украина, а также область Войска Запорожского входили в состав России, чего не было ни во времена Грозного, ни еще много позднее. Но ведь вождь украинского казачества почти за 200 лет до крымской кампании Миниха предлагал русскому царю эти самые земли, и, согласись на это Грозный, — уже тогда исчезла бы необходимость дальнего похода.
И, наконец, даже ввиду сомнительности предприятия, почему на него было не пойти, хотя бы с целью приобретения опыта, который можно будет использовать в последующих походах. Вспомним, что и Казань досталась Грозному только с четвертой попытки. А это значит, что, несмотря на близость и удобство сообщения, трудностей там было не меньше, но накопленный опыт дал свои результаты.
И, конечно, если уж приводить доводы «за» и «против» в вопросе выбора в 50-е годы XVI столетия московским правительством главного направления для своей внешней политики, то нельзя обойти стороной мнения на этот счет историка Вернадского. Оно включило в себя массу аргументов с обеих противостоящих точек зрения, а потому позволим привести его полностью.
«К 1557 г. точка зрения сторонников войны с Ливонией постепенно взяла верх над адашевской, поскольку сам царь Иван IV разделял их взгляды.
Вопрос о том, какой курс внешней политики в то время более соответствовал интересам русского государства и русского народа — сдерживание Крыма или нападение на Ливонию — обсуждался не только тогда и не только русскими. Он до сих пор представляет интерес для историографов и составляет предмет разногласий.
