Переменился и тон в сношениях между соперниками. После провала похода 1572 года Девлет-Гирей больше не упоминал о Казани и в своих требованиях русскому царю ограничивался только одной Астраханью. Но Грозный после большой победы уже не шел ни на какие уступки.

Комментируя итоги победы при Молодях, историк Костомаров, между прочим, отмечает:

«Эта победа не могла, однако, загладить бедствия, нанесенные в 1571 году. Русская земля потеряла огромную часть своего народонаселения, а столица помнила посещение Девлет-Гирея так долго, что даже в XVII веке, после новых бедствий Смутного времени, это событие не стерлось из памяти потомства. Иван, всегда подозрительный, боязливый, всегда страшившийся то заговоров, то измен и восстаний, теперь более чем когда-нибудь вправе был ожидать вспышки народного негодования: оно могло прорваться, подобно тому, как это сделалось некогда после московского пожара».

Но, по мнению Костомарова, московская трагедия 1571 года имела и свою позитивную сторону, она подвигла власти на укрепление южного пограничного рубежа. «Бедствие, постигшее тогда Москву, — пишет историк, — повело, однако, к принятию на будущее время лучших мер безопасности. С этих пор в южных пределах государства образовалась сторожевая и станичная служба: из детей боярских, казаков, стрельцов, а частию из охотников, посадских людей выбирались сторожи и станичники; первые, товариществами, попеременно держали сторожу на известных местах; вторые, также товариществами, ездили из города до города, от сторожи к стороже. Тогда на юге возникали новые города; так появились Венев, Епифань, Чернь, Данков, Ряжск, Волхов, Орел. Города эти были сначала небольшие острожки, с деревянными стенами и башнями, окруженные рвами. Они мало-помалу привлекали к себе население людей смелых и отважных. Туда стекались так называемые гулящие и вольные люди, то есть не записанные в тягло и необязанные нести повинностей: то были молодые сыновья и племянники людей всякого звания, и служилых, и посадских, и крестьян».

Но при всех заботах правительства надежная оборона южного степного рубежа до тех пор, пока не стихнет война за Ливонию, будет теперь обеспечиваться только за счет ослабления русских позиций на западном фронте. Последующие события покажут, что любая активизация военных действий в Ливонии окажется связанной с переброской войск с окских берегов и, напротив, укрепление пограничной линии на юге будет возможно только с уступкой инициативы Швеции или Литве. Это будет как «тришкин кафтан», что лишний раз подтверждает правоту идейных противников Грозного, в свое время отговаривавших его от завоевания Ливонии, тогда как война против Крыма была бы войной только с одним противником, без угрозы возникновения второго фронта. Все, что могла дать победа над ордой летом 1572 года, — это гарантию спокойствия на южном рубеже на какое-то время, и, следовательно, возможность только на это время сосредоточить все усилия на западном фронте, правда, как покажут последующие события, успехов от этого там не прибавится.

И уж, коль скоро мы затронули личность князя Воротынского, то, следуя принятой тенденции, доведем рассказ о нем до конца.

Разгром крымской орды при Молодях сделал имя князя Воротынского символом воинской доблести, для своих современников воевода стал главным героем эпохи, а вот этого уже царь Иван Васильевич вытерпеть не мог. После блестящей победы, спасшей Москву, ее главный герой был арестован по обвинению, нелепость которого была очевидна даже еще не вышедшему из средневековой тьмы московскому обывателю. Воеводу подвергли мучительным пыткам, а потом в беспамятном состоянии отправили в знакомое место заключения, в монастырскую тюрьму на Белом озере, куда довезти полководца не успели. По дороге князь М.И. Воротынский умер.

Судьбу полководца разделили многие представители московской военно-служилой аристократии. Посвятить жизнь безупречной службе государству и закончить ее, пав жертвой его безумного правителя, стало обычаем и нормой для лучших людей московского общества.

Но не московское разорение, не угрозы новых нашествий с юга, остававшиеся реальностью вплоть до повторного похода Девлет-Гирея, владели помыслами царя Ивана. Все его сознание оставалось нацеленным на Ливонию, сюда было полностью приковано его внимание. Ливония сделалась его страстью, азарт овладения ею целиком захватил русского царя.

После того как против него сколотилась целая коалиция, Грозный первоочередной своей задачей поставил очистить северные районы Ливонии от шведов. Прошлогодняя осада Ревеля Магнусом не охладила воинственного пыла московского властелина. Во время своего пребывания в Новгороде в конце 1571 года он велел собираться здесь воеводам со своими полками, но сначала все же решил попробовать закончить дело миром, договорившись со шведским королем. Надо полагать, царь Иван рассчитывал на уступчивость северного соседа, который испугается русских приготовлений к серьезным военным акциям. Для переговоров с королевской стороной в Новгород привезли арестованных шведских послов, которых все это время держали в Муроме. Дело происходило до разгрома орды при Молодях, но уже сейчас от унижения и смирения, выказанных недавно Грозным при встрече с крымскими послами, не осталось и следа. Перед шведскими дипломатами московский царь проявил такую спесь и заносчивость, что нельзя было поверить в то, что несколько месяцев назад враг дотла выжег его столицу, угнал в неволю десятки тысяч его подданных и ушел за свои рубежи практически безнаказанным. Как нельзя было поверить в то, что этот царь совсем недавно пресмыкался перед посланниками своего заклятого крымского врага, обещал вернуть ему одно из самых главных завоеваний своего царствования — Астрахань и униженно просил не беспокоить русских пределов.

Нет, Грозный не забыл своего поражения, и уверенности за безопасность своего южного рубежа у него не будет вплоть до победы Воротынского при Молодях. Но царь не считал Швецию таким грозным противником, во всяком случае, не видел от нее угрозы своим владениям, и это было правдой: Швеция не посягала на московские земли, а потому в сношениях с северным соседом можно было вернуться к своему обычному высокомерию.

Иван заявил послам, что он не начнет войны против шведского королевства, если их король выведет свои войска с занятых им ливонских земель и откажется на будущее от всех притязаний на эти края. Кроме того, русский царь требовал от Юхана шведского сумму в 10000 ефимков в качестве компенсации за оскорбление, нанесенное московским послам в Швеции во время свержения Эрика. Но и этого московскому самодуру казалось мало. Он поставил условие, чтобы шведский король заключил с ним военный союз против Литвы и в случае войны поставил бы в русское войско тысячу конных и пятьсот пеших ратных людей. Кроме всего прочего, Швеция, если только она хотела мира с русским царем, не должна была чинить препятствий проезду в Московское государство специалистов самых разных отраслей, в том числе и военных, и обязывалась свободно пропускать любые товары, что ранее всегда находилось под запретом правительств европейских держав, державших под контролем Балтийский торговый путь. Верхом Ивановых требований стало условие включения королем в титул русского царя добавки шведского. Последнее означало ни много, ни мало признание шведским королем своей вассальной зависимости от России, а то, может быть, даже и больше — прямого присоединения Швеции к Московской державе. Как известно, Иван Грозный стал именоваться, помимо всего прочего, царем казанским и астраханским именно после завоевания этих царств. Теперь на равную ступень подчинения себе московский властелин пытался поставить независимую Швецию. Он даже требовал от послов, чтобы их король прислал ему свой герб для помещения его в герб Московского государства. В завершении всего Грозный оправдывался перед послами относительно требований Екатерины, супруги шведского короля: «Мы просили у Эрика сестры польского короля, Екатерины, для того, чтобы нам было к повышению над недругом нашим, польским королем: через нее хотели мы с ним доброе дело постановить; а про Юхана нам сказали, что он умер и детей у него не осталось».