Но удача отвернулась от польско-литовской стороны полностью, ее не будет уже ни в Вильно, где король, не сдержавший своей клятвы до наступления зимы победой завершить псковскую кампанию, на все свои последующие призывы не получит ни малейшей поддержки со стороны сейма, ни в оставленном под Псковом осадном лагере. Баторий не сумеет склонить сейм к продолжению войны. Королю категорически будет отказано в средствах не только на ее продолжение, но и на выплату жалованья наемникам. Еще меньше успехов будет у оставленного им во главе его воинства воеводы. После отъезда Батория действия его армии носили уже совсем пассивный характер. Замойский пытался склонить псковичей к сдаче, грозя защитникам Пскова страшными бедами, которые их ждут после возвращения короля с новым войском. Но в крепости все, от главного воеводы до простого ратника, понимали, что дело противника под Псковом уже проиграно. Город выстоял. Напротив, в этот последний период осады выросла активность его защитников. Псковичи тревожили осадный лагерь вылазками теперь уже ежедневно. Всего за время знаменитой осады их было сорок шесть. 4 января 1582 года Шуйский вывел за псковские стены почти весь гарнизон и атаковал польско-литовский лагерь. Это была уже не рядовая вылазка, это было настоящее полевое сражение, в котором противники поменялись ролями. В нем русская сторона выступала в качестве атакующей, а противник только оборонялся. Овладеть хорошо укрепленным королевским лагерем не удалось, противник отбился, но не сделал и попытки ответить наступлением. Русский гарнизон вернулся в крепость в полном порядке, никем не преследуемый. После сражения 4 января противник чувствовал себя в своем лагере осажденным не меньше, чем русский гарнизон в Пскове.

Зная, что душой псковской обороны является воевода Иван Шуйский, Замойский послал ему под видом подарка ларец с заложенной в него бомбой, которая должна взорваться при вскрытии. Но князь Иван, как и все Шуйские, отличался большой осторожностью. Почуяв недоброе, он велел вскрыть ларец специалисту — механику-саперу. Тот сумел открыть замок, поднять крышку и обезвредить взрывчатку. Налицо стало гнусное коварство врага.

Через парламентера Шуйский велел передать польскому воеводе, что его поступок не достоин благородного рыцаря, и вызвал Замойского на открытый поединок. От честного боя польский командующий отказался.

И вновь, как и в предыдущих кампаниях, следует отметить, что помощи извне осажденному Пскову за все время осады не было оказано практически никакой. За всю эпопею отмечено только два случая, когда небольшие отряды московских войск пытались пробиться в город для усиления его гарнизона. Первый такой случай произошел в самом конце сентября. Тогда 600 человек пытались проскочить в Псков на лодках по Великой, но в последний момент были обнаружены противником и перехвачены под самыми стенами города. Завязался бой, в результате которого только ста русским ратникам удалось проникнуть в крепость, остальные вынуждены были отступить, при этом возглавлявший русский отряд стрелецкий голова Никита Хвостов попал в плен. Другой случай может считаться более удачным. Тогда нескольким сотням стрельцов во главе с полковником Мясоедовым посчастливилось с боем пройти сквозь окружавшее город кольцо противника и, хоть и потеряв часть своих людей, все же пробиться за крепостные стены.

Впрочем, в такой помощи Псков особенно и нуждался. Если в чем и была нужда гарнизона, то не в людях. Ограниченное замкнутое пространство и не могло вместить в себя живой силы более той, которой уже располагало. Численность гарнизона Пскова оптимально отвечала тому, что требовалось для эффективного удержания линии обороны, лишние люди там просто мешали бы делу. Кроме того, если каким-то отрядам и удалось бы внезапно прорваться к осажденным, то только налегке, как это было в случае с Мясоедовым, и уж никак не удалось бы при этом протащить с собой обоз с продовольствием. А это значило, что вновь прибывшие не столько становились бы лишними воинами, сколько лишними ртами. Известно, что в осажденных крепостях, если осада затягивалась, главным врагом для гарнизона всегда был недостаток продовольствия, которого вдоволь запасти невозможно даже в случае ожидаемой осады. Не стала в этом смысле исключением и псковская эпопея.

Но вот в чем действительно нуждался осажденный город, так это в серьезном ударе по противнику извне, ударе, который псковичи готовы были поддержать ударом из крепости, и это могло иметь следствием не только снятие осады, но и полный разгром королевской армии. Возможность такого исхода кампании теоретически оставалась реальной до самого окончания псковской осады. Но, к сожалению, именно только теоретически. Силы для нанесения удара у московской стороны, казалось, были. На западном театре войны было тогда дислоцировано около восьмидесяти тысяч человек только полевых войск, не считая гарнизонов удерживаемых русскими крепостей. Но беда в том, что сила эта оставалась только материальной, тогда как моральная и нравственная сила на русской стороне полностью отсутствовали. Мы видели, как русские воеводы не приходили на помощь своим осажденным крепостям даже тогда, когда их на это посылал царь. Они стояли в бездействии несмотря на строгие оклики Грозного. Тогда что с них спрашивать теперь, когда полностью утративший волю и нравственно разложившийся царь, махнув на все рукой, лихорадочно искал спасения где угодно, но только не в военной машине своего собственного государства. И, как справедливо заметил по этому поводу историк Д.И. Иловайский, «… в таких печальных для России обстоятельствах, навлеченных на нее близорукой политикой, тиранством и трусостью Ивана Грозного, сей последний как бы забыл о многочисленной остававшейся у него рати и все свои надежды возлагал на переговоры, на иноземное посредничество». А сами воеводы давно разучились мыслить самостоятельно, отвыкли от инициативы, они спокойно взирали на то, как истекает кровью Псков, и смотрели друг на друга в надежде на то, что может быть кто-нибудь из них все-таки решится на что-то определенное, но никто ни на что так и не решился.

Псковская операция была главной, но все же не единственной на литовском участке фронта в той достопамятной кампании, она сопровождалась некоторыми другими, гораздо меньшими по размеру. Здесь, в первую очередь, следует отметить нападение противника на Псково-Печерский монастырь. Эта святая обитель находится в верстах пятидесяти к западу от Пскова, за Великой и за Псковским озером. Она располагалась у самой границы с бывшими орденскими владениями, а потому входила в единую оборонительную систему западных рубежей сначала псковской земли, а позже и Московского государства. Тогда излишне будет напоминать о том, что монастырь славился мощными укреплениями, его каменные стены и башни были в достаточной степени вооружены артиллерией, а арсеналы в изобилии снабжены боеприпасами. Гарнизон обители, помимо братии, составляли несколько сотен стрельцов и детей боярских во главе с воеводой Юрием Нечаевым. С самого начала псковской эпопеи Нечаев наладил происки против двигавшихся из Ливонии и Курляндии к Пскову обозов с грузами для королевской армии, поскольку дорога проходила мимо монастыря. Не давал он покоя и неприятельским фуражирам, добывавшим продовольствие в окрестностях. Наконец Баторию надоела такая дерзость, и он, выделив из своей армии часть войска и снабдив ее артиллерией, распорядился взять монастырь и очистить его от русских воинских сил. Поставленные королем во главе операции наемные военачальники — немец Фаренсбах и венгр Борнемисс — оказались недостойными возложенного на них поручения, полностью провалив дело. Приступив к Святой обители, они потребовали добровольной сдачи, на что монахи отвечали: «Похвально ли для витязей воевать с чернецами? Если хотите битвы и славы, то идите к Пскову, где найдете бойцов достойных. А мы не сдаемся». Разгневанные наемники бросились на монастырские стены, рассчитывая на быстрый и легкий успех, но защитники монастыря отбили все приступы. Понеся большие потери, неудачники ни с чем вернулись в лагерь под Псков.