Теперь вот о чем. Ваш любимый принц молод, горяч и верен престолу. Он, конечно, пожелает остаться здесь и сражаться. Герцог Вассант, на вас ляжет ответственность за то, чтобы принца не захватили в плен. Не мне вам объяснять, что для этого нужно сделать и что это означает с точки зрения будущего.

— Если Бонифаций погибнет…

— Вы возглавите оборону города и станете моим ближайшим заместителем. Если погибнет Бонифаций, я вряд ли его переживу. Сражайтесь до последнего бойца или до победы, если судьба будет к вам более благосклонна, чем к королевскому дому.

Сэр Джон, — продолжал Седрик, — ваша задача проще. Найдутся те, кто не одобрил бы подобное. Вы должны забрать принца и леди Каллиопу — если понадобится, силой — и увезти их на крайний север. Там вы встретитесь с дьяконом Диком Громилой — нет, нет, не надо так вздрагивать, вы все время вот так вздрагиваете, когда я упоминаю о чем-то, о чем, по вашему мнению, знать не должен. Я знаю, что юность у вас была дикая и бесшабашная, сэр Джон, но если только кому-нибудь вздумается сболтнуть, что он знавал вас в те времена, когда вы носили прозвище Джек-Твоя-Голова-с-Плеч и сшивались с шайкой Громилы, то имейте в виду: в моей шкатулке лежит для вас помилование. Вряд ли из вас получился бы такой замечательный гадкий дружок для принца, не будь у вас за плечами такого прошлого, а?

— С последним я согласен, но, сэр, дьякон Дик никогда не был большим другом королевского дома…

— Верно, но с Вальдо он дружен еще меньше, а поскольку человек он практичный, то с республиканцами у него также мало общего. Кроме того, на дорогу вы получите два полных кошеля золота, так что за его услуги и расположение его людей вам будет чем расплатиться.

— Ага, если он просто не отберет у нас деньги.

— Просто отберет деньги, если вы польстите его тщеславию? Просто отберет деньги, когда столь отчетливо запахнет делами в духе Робин Гуда? Вам наверняка памятны его этические устремления.

— Вы правы, — покраснел сэр Джон. — Глупо с моей стороны было усомниться.

Седрику предстояло запомнить этот последний разговор надолго, и чем больше проходило лет, тем более важным он ему казался. Он всей душой полюбил двоих друзей принца и рассчитывал на них, как на своих ближайших соратников.

В этом смысле он нарушил свои собственные принципы: ведь много-много раз он говорил Аматусу о том, что ни в коем случае нельзя слишком сильно привязываться к человеку, которого тебе впоследствии придется отправить на смерть, он учил принца управлять верноподданностью его людей, рассматривая их при этом всего лишь как инструменты, которые, поработав, можно без жалости выбросить, ибо именно такое отношение к подданным составляет суть правления государством. И вот теперь он всей душой желал, чтобы нашелся кто-то еще, кроме этих двоих, кому бы он мог поручить столь тяжелые задания.

Сэр Джон тонкой душевной организацией не отличался, поэтому ничего этого не заметил, а поскольку герцог Вассант после себя мемуаров не оставил, нам остается только поверить Седрику на слово, а он утверждает, что что-то такое заметил во взгляде герцога.

Так, словно им жаль было сразу расставаться, все трое сошли вместе вниз по лестнице, думая и говоря только о предстоящих делах. Им оставалось одолеть всего несколько ступеней, когда послышались крики, и всем троим пришлось бегом взбежать обратно по лестнице.

Посмотрев на запад, они увидели место слияния Длинной и Извилистой рек. Дальше лежали поля и небольшие деревушки, за ними — луга. А еще дальше по всей ширине равнины надвигалась черная волна.

— Это не могут быть бессмертные, — вырвалось у герцога. — Они не могут передвигаться при свете солнца.

— Но все они никак не могут быть живыми людьми. Вальдо не мог набрать такое войско, — возразил Седрик. — Тут кроется какая-то тайна. Нутром чувствую. Причем тайна глупая. Если бы только мы знали, как поступить, хватило бы какого-то пустяка.

Тут к ним присоединился король Бонифаций, а за ним следом — принц Аматус.

— Итак, — провозгласил король, — началось. Я прочитал все твои приказы, Седрик, и согласен со всеми в свете сложившихся обстоятельств. Что еще мы могли бы сделать в плане приготовлений?

— Только то, что уже делается. Будем готовы, насколько это возможно.

— Этого достаточно, — решительно проговорил Бонифаций и испытующе посмотрел на всех троих: сначала — на сэра Джона Слитгиз-зарда, который от гордости даже стал выше ростом, потом — на герцога Вассанта, который покорно склонил голову, и наконец на Аматуса, а тот просто ответил отцу взглядом.

Седрик понимал, что король хочет понять, какие чувства владеют молодыми людьми. Мог он это понять? Или не мог? Кроме того, Седрик осознавал, что он — единственный из ныне живущих людей, кто так хорошо знал короля, что мог заметить это. При мысли о том, что он прожил на свете столько лет, Седрик опечалился. Избавиться от этой печали он мог бы, еще раз сослужив службу королю. А там — всему конец.

Естественно, в городе поднялся страшный переполох, который усилился, когда солнце село. Какая бы хитрость ни стояла за тем, что Вальдо удалось обзавестись столь многочисленным войском, все думали об одном: с наступлением темноты к армии узурпатора еще присоединятся гоблины и бессмертные.

— Они могут одолеть нас лобовой атакой, — грустно сказал Бонифаций Аматусу.

— Отец, — улыбнулся принц, — я рад, что мы прожили с тобой вместе столько лет.

То ли в этот миг принцем просто овладели сентиментальные чувства, то ли Аматусу действительно важно было произнести эти слова — летописцы так и не пришли в этом вопросе к полному согласию. Но все они далее пишут о том, что король Бонифаций крепко обнял сына, а принц Аматус обвил плечи отца единственной рукой.

Что собой представляло вражеское войско, никто так и не разглядел. Потому что как только оно приблизилось, над городом нависла черная туча и стало так темно, что стоявшие на крепостной стене то и дело в тревоге проверяли на ощупь, кто стоит с ними рядом — их ли товарищи, и сильно опасались, что это могут быть не они.

Только по звукам защитники города догадывались, что войско Вальдо окружило город, обтекло его, словно волна, набежавшая на замок из песка, которому не суждено рассыпаться сразу только из-за того, что предусмотрительный строитель возвел его на прибрежном камне, но только этим и отсрочил неизбежное. Сначала в сгущающейся тьме послышался конский топот, и люди поняли, что кавалерия Вальдо скачет слишком быстро — даже быстрее, чем могли бы опытные конники скакать при свете дня по равнине. Значит, то были либо необычные кони, либо необычные всадники.

Ночь переполнилась эхом гулкого цоканья копыт и отчаянными криками тех, кого атака врагов застала за стенами города. Самым неприятным было то, что к крикам время от времени примешивались мольбы и рыдания.

За топотом кавалерии последовала маршевая поступь пехоты Вальдо. Поступь была не слишком ритмична, время от времени мерный шаг нарушался стуками и грохотом, но что удивительно — почти не слышалось голосов, и многие подумали: «Это войско бессмертных», и содрогнулись. Дошло до того, что сердца защитников начинали биться радостнее, когда со стороны войска Вальдо доносились какие-нибудь привычные звуки — лязг железа, скрип ремней, ругань: тогда казалось, что все же к городу движутся живые люди.

Затем заскрипели и застучали колеса повозок, набранных, по всей вероятности, со всей округи — из покинутых жителями деревень, по дорогам, где их бросили спешившие в город беженцы. На повозках везли боеприпасы и провиант для наступающего войска. По-прежнему стояла непроницаемая темнота, несмотря на отчаянные усилия талантливейших колдуний, собравшихся посреди внутреннего двора королевского замка. Казалось, ничто и никто не в состоянии развеять этот жуткий мрак. Шум за стенами города позволял предположить, что противник становится лагерем, а быть может, враги выстраивались в боевой порядок — кто знал?