— Какой правитель — такая и страна, — вздохнул Седрик. — Вот когда Вальдо не станет…

— Между прочим, сейчас тут еще получше, чем было в прошлом году, — заметил Эврипид.

Незадолго до заката отряд подъехал к развалинам небольшой деревушки. Дома были почти полностью разрушены, редко где можно было увидеть прямо стоящую стену или дверь, плотно прилегавшую к притолоке. На усыпанной пылью площади не было ни души. Но как только отряд поехал по главной улице, со всех сторон послышались шуршание и скрипы. Деревенские жители выбирались из своих жалких лачуг.

Это были большей частью дети и подростки с лицами маленьких старичков. Наверное, они выжили потому, что их родители голодали, чтобы спасти их, а может быть, потому, что еще не успели поддаться отчаянию и пока не собирались умирать. Деревенские жители, одетые в лохмотья, не сводили глаз с процессии.

Каллиопа спешилась и подошла к самому старшему из крестьян — мужчине лет сорока, и проговорила твердо и решительно:

— Я — Каллиопа, королева Загорья. Я пришла для того, чтобы вернуть себе престол и уничтожить узурпатора и его приспешников.

В этот миг у нее за спиной зашелестел и затрепетал на ветру флаг с изображением Ворона и Петуха, который вышил в подарок Каллиопе один из гвардейцев Псевдолюса.

Каллиопа ожидала какого угодно ответа на свои слова — бурной радости, горькой насмешки, но она никак не думала, что крестьянин разрыдается и упадет перед ней на колени.

Каллиопа склонилась к нему, помогла подняться.

— Не нужно, не нужно, прошу тебя. Встань… Крестьянин наконец встал, низко поклонился и пробормотал:

— Я один из немногих в этой стране, кто еще помнит этот флаг, ваше величество, и кто еще знает, что такое «королева». Но остальные это выучат и крепко-накрепко запомнят.

Вечером снова питались сухими пайками, к которым добавилось жареное мясо газебо, подстреленных днем. Солдатам подобная трапеза — так, обычный перекус на марше, но для изголодавшихся крестьян то был настоящий пир. Каллиопа переходила от одного жителя деревни к другому, у одних о чем-то спрашивала, другие сами ей о чем-то рассказывали, и постепенно перед ее взором начала разворачиваться картина всего, что произошло в Загорье за эти годы. Большинство жителей этой деревни время от времени отправлялись в странствия, чтобы продать камни, которые еще можно было добыть в здешних копях. Добывали тут в основном просцениум да еще кое-какие полудрагоценные камни — самниты и смитерины. Некоторым довелось гнуть спину в подневольных трудовых батальонах Вальдо. По всему Загорью дела обстояли примерно так же.

— Высосал у нас всю кровушку, чтоб войско собрать и пойти войной на Королевство, — горько вздохнула одна женщина, — а теперь выкинул, как мусор. Неужто мало ему того, что он все Загорье по миру пустил, так он еще, видать, хочет, чтобы сюда во веки веков никто больше носа не совал.

Поутру выяснилось, что среди крестьян есть добровольцы, желающие присоединиться к войску королевы. Вид волонтеры имели такой, что было ясно: они и мили не протянут. Поэтому из них отобрали самых крепких. Вооружиться они смогли только посохами да дубинками, но, похоже, это крестьян нисколько не смущало. Когда отряд снова выступил в поход, Седрик отметил, что новобранцы попадают в ногу, на марше не болтают, а через некоторое время он добавил к своим наблюдениям еще одно: на лицах крестьян застыла гримаса ненависти. Однако шаг за шагом, по мере продвижения войска по дороге, крестьяне начали изредка улыбаться, а когда ближе к ночи войско остановилось на ночлег, Седрик отметил, что все новобранцы, как один, за время пути окрепли и даже немного подросли.

За первый день марша по Загорью Войско Запада миновало еще одиннадцать деревень и небольших городков по дороге на Оппидум Оптимум. Седрик вел дневник, начала делать записи и Каллиопа. Судя по тому, что они записывали в те дни, можно заключить, что уже тогда они задумывались над тем, как привести Загорье в порядок. В каждом поселении они находили новых новобранцев, и к концу дня число людей в войске значительно умножилось.

По подсчетам Седрика, кроме восьмидесяти солдат под предводительством Псевдолюса, в войске теперь насчитывалось шестьсот пятьдесят человек. А по подсчетам Каллиопы — восемьсот двадцать пять.

Поздно вечером по пути попался арсенал, набитый кучей никудышного ржавого железа. Воины взяли оттуда лишь несколько более или менее крепких клинков. Затем была без боя захвачена полевая житница, которую охранял один-единственный полу дохлого вида сержант и семеро одноликих бойцов. Одноликих без шума обезглавили, и сержант сразу пошел на поправку, но той же ночью помер в страшных муках, и глаза его перед кончиной дико выпучились от ужаса.

В житнице, наполненной до краев пшеницей, ячменем и овсом, почти все запасы, созданные непосильным трудом загорян, сгнили, но все же сохранилось достаточно зерна, чтобы пополнить запасы провианта. Поздно ночью Каллиопа и Седрик покончили с записями и улеглись спать, полные замыслов, выводов и вопросов. Оба понимали, что обманный маневр зашел уже слишком далеко и должен бы уже привлечь внимание Вальдо. Думать пока о чем-либо другом и тешить себя надеждами на лучшее было бы дерзко и самонадеянно.

Но на следующее утро выяснилось, что пока они почивали, к Войску Запада присоединилось еще четыре тысячи новобранцев-добровольцев.

Когда Аматус наконец засел за свои краткие «Мемуары», фрагментом из которых мы располагаем, он описал битву на Длинной Речной дороге в нескольких коротких, рубленых фразах. В книге «Разбойник — барон. Про то, как семейство Громилы, слывшего грозой Севера, стало самым уважаемым баронским родом в Королевстве», приписываемой самому дьякону Дику Громиле, содержится подробнейшее описание сражения, однако авторство сего произведения сомнительно. Совершенно ясно, что оно составлено из рассказов людей, очевидцами битвы не являвшихся, и к тому же изобилует откровенным враньем.

Поэтому лучше всего руководствоваться краткими воспоминаниями Аматуса, согласующимися со столь же кратким отчетом командора (впоследствии — генерала) Палестрио, а также не вступающими в противоречие с некоторыми фрагментами псевдобиографии Дика Громилы. Однако читателю следует помнить о том, что его заранее предупредили о возможности вольной интерпретации событий, и уж теперь ему самому решать, верить или нет в то, что было, а чего не было.

Аматус встал лагерем довольно высоко в предгорьях. Войско Севера готовилось к предстоящему бою. Время от времени молодой король задумчиво смотрел вдаль. Все думали, что он в уме прорабатывает стратегию будущего сражения, но Психея знала, что с ним.

— Послушайте, ваше величество, хватит вам горевать о Каллиопе. Все с ней будет хорошо. Вы бы лучше занялись диспозицией вашего войска, — посоветовала Аматусу Психея, поставив перед ним тарелку с завтраком.

Аматус посмотрел на нее и улыбнулся так печально, что многие порадовались тому, что видели только половину его улыбки.

— Неужели так заметно? Ладно, тогда посиди со мной, попиши под мою диктовку, и мы разработаем план сражения. Признаюсь, я действительно отвлекся от мыслей о нем, но на самом деле все проще простого.

Он тут же отыскал глазами гонцов и отправил их за Громилой и Палестрио. Вскоре начался военный совет. Как сказал Аматус, задача их в значительной мере упрощалась тем, что теперь они все знали про сотворенных Вальдо воинов. Настоящие люди, вынужденные одалживать свой дух сотворенным, годились только на то, чтобы тупо выполнять приказы, отдавать которые должен был Вальдо собственной персоной.

Вальдо был, безусловно, хитер, но положение для него создавалось безвыходное. Он не мог позволить Войску Севера взять его в окружение, следовательно, обязан был принять бой В этих краях сражение могло состояться в одном-единственном месте — на Длинной Речной дороге. Именно по этой дороге Вальдо должен был повести свою орду, но именно на этой дороге его ожидала малоприятная встреча с тысячей лучших стрелков и мечников округи, у которых просто руки чесались перерезать и перестрелять людей узурпатора. Таким образом, план Аматуса заключался всего-навсего в том, чтобы выманить войско Вальдо туда, где Войско Севера могло бы перестрелять живых вражеских бойцов, но при этом оставаться в засаде до тех пор, пока ряды противника основательно не дрогнут.