— Помни, — прошептал Седрик Родерику, хотя рядом с ними не было ни души и не было на свете человека с такой хорошей памятью, как Родерик.

А еще через мгновение они простились. Родерик зашагал к городу, а Седрик — на юг. Он шел в этом направлении до тех пор, пока не уверился в том, что Родерик его больше не видит, и тогда свернул к северу и пошел по Длинной Прибрежной дороге. Эта ночь принесла Седрику много горя, но он знал: если он не успеет добраться до принца и рассказать ему все, что знал, горя станет еще больше.

Удивительное дело: судьба Королевства зависела от единственного старика, который много помнил, но с трудом передвигал ноги. Но хотя бы у Королевства оставалась судьба и оставался один-единственный человек, от которого она зависела. Седрик шел медленно и осторожно, но неуклонно продвигался вперед. Рассвет застал его на берегу Длинной реки, за много миль от города.

В тот миг, когда из-под земли появилась голова чудовища, Аматусу показалось, что его сказка уходит от него, и сердце его екнуло, потому что он понял: до развязки еще далеко и кому-то, очень дорогому для него, предстоит погибнуть. И все же он снял с плеча мортиру и прицелился в глаз чудовищу.

Но как только его палец коснулся курка, Психея подбросила дуло мортиры вверх и прокричала:

— Не надо!

Аматус на миг опустил мортиру и увидел, что Сильвия со всех ног мчится прямо к чудовищу. Принц окликнул ее, умолял остановиться, но она даже не оглянулась. Принц снова прицелился, но услышал голос Кособокого:

— Психея права. Сильвия не просто так вернулась в нашу сказку. И если она сказала вам: «не надо», ваше высочество, значит, не надо.

Тон, которым Кособокий произнес эти слова, был необычайно мягок. Это так изумило Аматуса, что он во второй раз опустил мортиру, изнемогая от желания поскорее узнать, какой же во всем этом смысл. Сильвия бежала, продираясь сквозь мечущуюся, вопящую толпу, к тому самому месту, куда сыпались камни рушащихся домов, — бежала и на бегу что-то кричала страшилищу.

Став похожим на огромную птицу, которая призадумалась над тем, склевать ей зернышко или немного погодить, а может — на огромного кота, который только что обнаружил, что у него ни с того ни с сего промок хвост, чудище неуклюже уселось на землю и уставилось на Сильвию. А потом оно испустило визг, от которого все чуть не оглохли, а потом… ну надо же! — весело, радостно покачало из стороны в сторону здоровенной головищей, вылезло из-под земли целиком и выгнуло шею, чтобы Сильвия могла почесать у него за ухом.

— Да это же то чудище, что загадывает загадки! — воскликнула Каллиопа.

Тому, кто плохо разбирался в вопросах роста и продолжительности жизни чудищ этого типа, было бы трудно на глазок определить, сильно ли подросло оно за последние десять лет, но подросло — это точно. Сильвия поманила страшилище пальцем, и оно пошло за ней по площади — ну ни дать ни взять потерявшийся щенок, нашедший хозяйку.

Когда чудище подошло поближе, все просто ахнули от изумления: оказалось, что у него преогромные крылья. На каждом из них можно было бы разместить приличных размеров особняк, и еще осталось бы место для скромного садика позади, и, пожалуй, еще фонтанчик впереди поместился бы. По мере приближения чудовище узнавало своих старых знакомцев, и по шкуре его пробегала радостная рябь.

— Он похож на огромную собаку, — проговорил сэр Джон с восхищением.

— Прошу прощения, — обиделось чудище. — А вам понравится, если про вас скажут: «Он похож на большую обезьяну»?

Но тут вскрикнул Кособокий, и, обернувшись, все увидели, что на них надвигается толпа гоблинов. Твари палили из мушкетов, размахивали мечами, не щадили ни чужих, ни своих…

Неожиданно сгустился непроницаемый мрак. А через мгновение площадь снова озарила луна. Чудовище, пролетев над головами друзей, спикировало в самую гущу отряда гоблинов. При приземлении оно сокрушило несколько десятков этих мерзавцев, некоторых сжало до смерти мощными когтями, а затем принялось мотать головой из стороны в сторону. Одних оно пожирало целиком, других перекусывало пополам. Более удачливые гоблины с дикими воплями разбегались куда глаза глядят.

— Мы были первыми, кто заговорил с ним по-хорошему, — объяснила Сильвия. — И нос ему почесали. А когда Мортис его перезаговорила, он получил возможность питаться гоблинами, а они — его любимая еда. Поэтому он нас полюбил, и когда колдуны Вальдо пробрались в подземелья и сняли там добрые заклятия, он пробрался сюда, чтобы разыскать нас.

Чудище поглотило оставшихся гоблинов, попросту всосав их в свою пасть, но это не было похоже на то, как шланг всасывает воду. Скорее это напоминало то, как сильно проголодавшийся человек, причмокивая, собирает губами с тарелки остатки подливы. Когда чудище обернулось к друзьям, оно еще жевало, а из его пасти все еще слышались отрывочные визги и стоны.

— Что ж, польза от него и в самом деле есть, — заключил Аматус. — Но думаю, теперь нам всем лучше отступить к замку, пока не…

— Ваше высочество, даже при том, что на нашей стороне чудище, город потерян, — сказал Кособокий.

— Это… это ужасно! — воскликнул принц, резко обернулся к Кособокому и взмахнул рукой так, словно собирался ударить своего телохранителя.

— Это правда, — сказал Кособокий и бросил эти слова принцу с такой силой, с какой бы выпустил картечь по толпе гоблинов. — Оглянитесь по сторонам — вы увидите, что повсюду на город сыплются сотни трупов. Вы услышите, как стонет земля, как она разверзается и изрыгает из своих недр все новых и новых гоблинов. Нет выбо…

Он взревел и указал на луну. По небу словно промчалась черная дырчатая туча.

Каллиопа негромко выругалась.

— Вампиры! Огромная стая!

Психея тихим, нежным голосом заговорила с Аматусом:

— Мой милый, будь ты сам по себе, ты мог бы решить остаться и умереть, где хочешь, и никто бы не стал спорить с тобой, отговаривать тебя. Но ты — принц, ты нужен своей стране, и если ты погибнешь, вместе с тобой погибнет надежда на возрождение Королевства, а если возрождение не произойдет, ничья гибель не будет иметь смысла. Ты в долгу перед всеми нами.

— Что же ты предлагаешь? — спросил принц, и в глазах его полыхнул гневный огонь. — Я останусь здесь и буду сражаться вместе с отцом и остальными защитниками города! — вот так он сказал, потому что еще не знал, что Бонифаций мертв и что уже горит его погребальный костер.

Психея негромко проговорила:

— Все мы должны забраться на спину чудища и улететь далеко отсюда. Если ты останешься в живых, сражение можно будет начать вновь, а если нет, то и говорить не о чем.

Принц отступил на несколько шагов, обвел взглядом своих Спутников и друзей, и сказал:

— Я уже и не знаю, зачем вы здесь: то ли для того, чтобы помочь мне, то ли для того, чтобы навредить, а может быть, и вообще просто так. У меня есть долг, и это мне отлично известно.

Отсветы пламени горящего дома играли на его лице, губы решительно сжались.

— Я обязан Королевству жизнью. Но я не обязан ему моей честью. Храбрецы умирают повсюду, и город гибнет, пока мы тут препираемся. Я не могу…

Но в это мгновение кто-то схватил его за руку, которой он размахивал, стремясь воззвать к пониманию своих друзей, и, заведя ее за спину, крепко сжал. Принц резко обернулся и увидел, что сэр Джон Слитгиз-зард держит его единственную руку двумя своими. К сэру Джону подошел Кособокий и крепко-накрепко связал Аматуса веревкой.

— Он не удерет? — поинтересовался сэр Джон, когда принц начал вырываться.

— Будь у него две руки, смог бы, — буркнул Кособокий. — Но рука у него одна, так что можно считать, связал я его вдвое крепче, чем надо бы.

Аматус изо всех сил пытался освободиться, но на единственную его руку приходилось четыре. Не успел он опомниться, как его уже водрузили на спину чудища, которое все это время наблюдало за происходящим с равнодушным любопытством. Места на спине у чудища хватило на всех и еще осталось — человек на двадцать. Аматус продолжал вырываться и лягаться, но, не обращая на это никакого внимания, все остальные забрались на спину страшилища и расселись поудобнее.