Приблизительно каждого девятого приходилось сжигать на костре, а некоторые погибали, как только к ним прикасались веткой осины или пучком чеснока. Порой враги проявляли чудеса изворотливости: отыскивали какое-нибудь измученное долгой дорогой семейство, превращали в бессмертных старенькую бабусю или маленького мальчика, а к остальным не прикасались. Время от времени у ворот вспыхивали драки, и к утру в лазарете рыдало несколько связанных пострадавших солдат. Один прирезал как бы невинных людей, поднявших панику из-за того, что им примерещились какие-то тени, другой вырвал бессмертного младенца из обуглившихся рук погибшей матери, понятия не имея о том, что дитя бессмертно. Все эти солдаты стали жертвами нечисти, прячущейся среди беженцев.

Родерик, опытнейший из гвардейцев, — и тот чуть не помер со страха, пытаясь спасти двоих маленьких девчушек. Они упали в сточную канаву и, протягивая к нему ручонки, просили спасти их. Но только он к ним наклонился, они как бросятся на него! На счастье, он успел коснуться обеих жезлом, на который были наложены охранные заклинания, а потом разрубил топором. Вне себя от ужаса и отвращения, Родерик озирался по сторонам и увидел родителей девочек. Те были полумертвы от пережитого кошмара: ведь всего несколько часов назад они, оказывается, схоронили умерших девчушек у дороги до входа в город.

Гвин рассказывала своей внучке, а та впоследствии придворному летописцу, составителю «Хроник», что Родерик не смог уснуть до следующего вечера, хотя на рассвете его сменили на карауле у ворот. Судя по тому, что записано в летописи, мы можем заключить, что Родерик все это время просидел не шевелясь на своем излюбленном стуле, заливаясь слезами, а Гвин гладила его по голове и пела ему песни, которые, как она слышала когда-то, пела Аматусу Психея.

В летописи утверждается, что затем Родерик наконец встал со стула, раздетый, и отправился спать после того, как Гвин додумалась спеть ему «Один — это солнца рассветного луч» — ту самую колыбельную, которую Психея никогда не пела у кроватки Аматуса, пока тот крепко не засыпал. Гвин всегда считала эту колыбельную добрым заклинанием. Самые мудрые ученые мужи в Королевстве всегда в этом сомневались. Можете и сами, если хотите, пропеть эту песенку и увидите, что толку от нее никакого.

Когда взошло солнце, в город хлынули еще более многочисленные толпы беженцев. При свете дня колдуньи могли отдохнуть, и дело пошло быстрее. Гвардейцы же только проверяли поклажу прибывающих, заставляли их выворачивать и переворачивать вверх дном разные вещи. И все же беженцев было такое множество, что очередь за воротами все никак не сокращалась, а наоборот, с каждым часом росла. Те, что еще не успели войти в город, испуганно оглядывались через плечо и смотрели на горизонт: боялись, что враги застигнут их по эту сторону надежных крепостных стен.

Страх нарастал с каждым часом. Хотя значительной части войска Вальдо приходилось днем становиться лагерем, так как свет дня был для нечисти губителен, другая часть армии — живые люди — передвигалась быстро, широким фронтом, сметая все на своем пути. Отрезанные от города лорды забирали, кого могли, к себе в замки, но большинство крестьян, купцов и ремесленников Королевства торопились в столицу, под защиту армии Седрика.

Ближе к вечеру положение вновь изменилось. У большинства беженцев не было при себе никаких пожитков, проверять их скарб нужды не было, и потому люди хлынули в город, словно вышедшая из берегов река.

Однако дневные проволочки дали свой положительный результат: удалось смастерить хоть какие-то навесы и несколько кухонь. Гектарианский посол, рискуя навлечь на себя гнев Вальдо, открыл ворота посольства и разместил там несколько сотен страждущих. Каллиопа без лишнего шума перебралась во дворец и велела своим слугам принять в своем доме как можно больше беженцев. Ее примеру последовали многие домовладельцы, и вскоре королевский замок превратился в гигантскую спальню для городской аристократии.

Все это, вкупе со стараниями властей принять как можно больше людей, лишившихся крова, позволило горожанам на несколько часов забыть о надвигающейся беде. Напряженная работа всех развеселила и приободрила. Седрик даже мысленно записал в дневник (на то, чтобы записать по-настоящему, у него попросту не было времени) о том, как замечательно все они потрудились в тот день. Родерик, вернувшись на свой пост, был приятно порадован дружеской теплотой в отношениях между людьми, которые в мирное время и разговаривать-то друг с дружкой не стали бы, и решил, что неплохо бы включить их в качестве второстепенных персонажей в пьесу «Принц Аматус», действие третье.

Словом, все трудились на славу, стремясь увеличить число обитателей столицы вдвое, и это им удалось. Невзирая на поздний час, подъезжали вереницы повозок с востока с провиантом на случай долгой осады. Всякий, знакомый с кузнечным ремеслом, да и те, что не очень были с ним знакомы, засучив рукава, работали в кузницах и у плавильных печей — готовили оружие к грядущему сражению. Туда и сюда по улицам сновали телеги, груженные бочонками с порохом.

И тем не менее все понимали, что и всего этого может оказаться недостаточно. Защитники крепости в Айсотском ущелье должны были продержаться против Вальдо несколько недель и дождаться подхода войска Седрика, а крепость пала — и суток не прошло, и никто не знал почему. То есть никто из горожан. Ополченцы и лорды, жившие вдоль южного берега Железного озера, могли бы устроить засаду в том месте, где к Колокольному Побережью спускался ледник, но никто не знал об их судьбе. То ли второе сражение на Колокольном Побережье состоялось и было проиграно, то ли все эти люди были перебиты спящими, так и не узнав о вторжении Вальдо.

— Отсутствие вестей создает страх, — глубокомысленно проговорил герцог Вассант, когда они вместе с сэром Джоном Слитгиз-зардом и премьер-министром прогуливались по стене западного бастиона. — Если это дело рук Вальдо, стало быть, тут кроется какая-то уловка, поскольку он коварен и злобен, но уловка нехитрая, так как он неизобретателен и туп. Если мы поймем, что это за уловка…

— То мы всего лишь узнаем о том, что он уже сделал, — нетерпеливо прервал герцога Седрик. — Не настолько же он туп, чтобы использовать одни и те же уловки вновь и вновь.

— Но тогда он перестанет казаться таким страшным, — возразил герцог. — Уловка может оказаться низкой и подлой, и если мы ее разгадаем…

Герцог упорствовал оживленнее обычного. Он просто не находил себе места в городе, чувствовал, что здесь сейчас от него никакого толка, и рвался на какую-нибудь вылазку.

— То обретем некоторое преимущество, — заключил Седрик. — Я бы это оценил. Но сказать правду, герцог Вассант, у меня и здесь для вас есть важнейшее дело — но знать о нем должны только вы и сэр Джон. — Седрик уселся на парапет, глубоко вздохнул и сказал:

— Существует древний закон: нельзя критиковать живущего и здравствующего короля. Закон дурацкий, ибо его величество Бонифаций сам его время от времени нарушает. Король, да проживет он еще сто лет, говорит, что ни за что на свете не покинет город — то есть он либо победит здесь, либо здесь погибнет. Если случится первое — нет проблем, но если суждено произойти второму, мы обязаны позаботиться о сохранении королевского рода. Поэтому… наклонитесь поближе. Я не хочу говорить о таких вещах вслух…

Двое друзей наклонили головы так низко, что стукнулись лбами. Собравшись с духом, премьер-министр еле слышно произнес:

— Мы должны спасти жизнь принца Аматуса и леди Каллиопы. Не смотрите на меня так. Это не та сказка, где девушка, которой отведена второстепенная роль, выходит замуж за принца. Она не та, за кого себя выдает, ее положение гораздо выше. Не исключено, что Королевство придется отвоевывать, подняв восстание, но это станет возможным только тогда, когда будут живы принц и леди Каллиопа. Конечно, если только никому из вас не хочется отдать власть в Королевстве кому-нибудь из республиканцев.