— Бабушка, я ничего не слышала о нем в течение двух недель. Я не понимаю, почему он не желает со мной разговаривать. Все было нормально, а потом... тишина, — я пытаюсь отыскать в ее глазах ответ... или какую-нибудь подсказку... что угодно. Она кивает в знак согласия и глубоко вдыхает.

— Келли, — показывает она руками, — была для него всем миром. Они сошли с ума от любви друг к другу и полностью растворились в этой любви. Они были очень молодыми, но их любовь была очень старой, — показывает она. Я не понимающе смотрю на нее. Она закатывает глаза. Минуточку! Она закатывает глаза на меня? Ой, ба.

— К тому времени, как они поженились, было такое чувство, словно они были женаты уже много лет подряд, — объясняет она. — Им настолько хорошо и комфортно было в своих чувствах друг к другу, — я понимаю ее сейчас, невольно вспоминая своих родителей. — Когда Келли погибла и вместе с ней ребенок... он очень изменился. Это и понятно. Вместо того, чтобы черпать силы из семьи и друзей, он оттолкнул всех. В конце концов, у него никого не осталось, кроме нас, конечно. Он окунулся полностью в работу, и достиг большого успеха, ну, ты знаешь об этом.

У меня появляется полуулыбка, я жду продолжения. Я не знаю насколько это возможно, но по-видимому, язык жестов тоже имеет «неловкое молчание». Бабушка кажется довольной, словно у нее груз свалился с плеч.

А я?

Я все еще жду... как чертовая дурочка.

— Какое это имеет отношение ко мне, то что он не разговаривает со мной? — «говорят» мои руки, отображая все мое разочарование, я словно выплевываю эти слова своими жестами.

— Ох, — отвечает она ртом, и хихикает от смущения. — Прости, — показывает она, более комфортно устраиваясь в своем кресле. Я сдержанно улыбаюсь ей в ответ, сохраняя вежливость, и пытаясь забыть, что до сих пор являюсь частью всей этой истории. Я не злюсь на нее, правда, просто немного расстроена всем этим.

— Он пришел проведать меня после того, как познакомился с тобой, но я уже знала об этом, — она улыбается. — Я знала, что он познакомился с одной ... ну, совсем другой женщиной. — Она подмигивает мне, я открыто улыбаюсь ей. — Я увидела в нем нечто такое, что вот уже почти двадцать лет не замечала в своем внуке. — Ее глаза наполняются слезами.

Господи, я даже не могла предположить, что мой Митч был одинок в течение почти двадцати лет. Ну, за исключением департамента по сексуальным делам. Бабушка продолжает сообщать мне, как она перебила его на полуслове поинтересовавшись, как меня зовут, он ответил и продолжил рассказывать о чем-то дальше. И я была единственной женщиной, которую он привел домой после Келли. Каким счастливым он стал, как только я появилась в его жизни. Но сейчас в нем проявляется его старая сущность снова.

— Потом..., — жестикулирует она.

— Что? — интересуюсь я.

— Две недели назад, он начал вспоминать о Келли и Изабелле, желая видно придать их именам другое значение в своей жизни, — она отрицательно качает головой.

Изабелла? Ой. Я вспоминаю, как он вел себя с Бруки, и мое сердце сжимается.

— Я сказала, что это радует, и спросила о тебе. Он быстро ответил мне «она в порядке» и продолжил то, о чем говорил. В течение последних двух недель, он только и говорил о Келли, вспоминая все подряд. Я спросила его о тебе, но он тут же менял тему. Наконец, на днях, я поинтересовалась, почему он ничего не рассказывает о тебе. Он просто ответил: «Ба, все кончено, отпусти это».

Я начинаю задыхаться и судорожно осматриваюсь вокруг. Я уверена, что должен моментально каким-то волшебным образом возникнуть коричневый бумажный пакет, для супер-вентиляции моих легких, мне явно не хватает воздуха.

— Я не принимаю этого! Я не понимаю! — я смотрю на нее с недоумением. — Мне кажется, что я не сделала и не говорила ничего неправильного. — Она качает головой и хватает меня за руку.

— Это чувство вины, — говорит она. — Я думаю, что в какой-то момент, может около месяца назад, он вдруг понял, что больше думает о тебе нежели о Келли.

— Так, он отталкивает меня прочь?

— Да.

— Что мне делать? — я судорожно сжимаю руки. Я не хочу терять его. Я... Я беспокоюсь о нем.

— Не дай ему уйти, будь с ним терпелива, будь настойчивой. Будь его светом во тьме. Пожалуйста, Шарлотта, он любит тебя. Не отказывайся от него.

— Любит? — я отрицательно качаю головой.

— Да! Он полюбил тебя с того момента, как встретил. Я хорошо знаю своего внука.

Митч был прав, иногда она слишком «громкая».

— Ты знаешь, я имею представления и разбираюсь во многих вещах, так что не смейся над мной, когда я говорю, что ты тоже любишь его!

Я засмеялась.

Она похлопывает меня по коленке и смотрит на меня взглядом, пронзающим кинжалами.

— Если бы ты не любила его, тебя бы здесь не было! — добавляет она.

Я смотрю вниз, и несмотря на все свои усилия, чувствую, как мое лицо превращается в «некрасивое зареванное». Как только ты впадаешь в это состояние «некрасивого зареванного» лица, тебе потребуется как минимум час, чтобы оно пришло в норму. Бабушка слегка похлопывает меня по колену, и я поднимаю голову.

Она улыбается.

— У меня есть план!

— Какой? — спрашиваю я, чувствуя маленькую искру надежды.

— В среду вечером отвези меня в Бинго! — она опять стукает меня по ноге и улыбается огромной улыбкой.

— Ба, без обид, но тебе девяносто. Поехать в Бинго — это не план, а суть.

— Умник! — жестикулирует она, затем добавляет дополнительный жест.

Я делаю вид, что не замечаю ее «хм!».

— И какой у тебя гениальный план?

— Обычно я разговариваю с ним по Скупу во время перерыва, помнишь? — она опять стучит по моему колену.

Она явно таппер.

— Да, по Скайпу я помню, — поправляю я ее, и вспоминаю, как чертовски удивилась, когда она начала играть в «Horse». Я начала показывать ответ, но она постучала снова, призывая меня остановиться. «Horse» — это отдельная игра от бинго, но имеет к нему прямое отношение, для маленьких карт люди должны покупать стеки. Я бы объяснила правила, но до сих все еще не разобралась!

— Хорошо, мы собираемся посеять зерно, — она улыбается и подмигивает.

Я борюсь с желанием спросить: «Что об этом говорит Уиллис?», потому что она может разразиться возмущениями к тому времени, как я закончу ей показывать жестами свой вопрос, на который в любом случае отвечать она явно не собирается.

— Зерно? — спрашиваю я вместо этого.

— Увидишь, — потирает она ладони, ухмыляясь. И не последовало смеха от Доктора Зло, хотя это было бы как раз вовремя.

— Вот черт..., — говорю я себе под нос, как только вижу море курчавых женских седых головок. Я вытаскиваю сотовый, пролистываю список покупок, неожиданно вспомнив добавляю:

19. Ватные палочки

Я возвращаю свое внимание на бабушку в инвалидной коляске, которая чуть ли не выпрыгивает из нее, указывая на места, которые нам следует занять.

Я понимаю причину ее чрезмерной настойчивости.

Агнес МакАлистер из Андовера (она на самом деле представилась мне еще в прошлый раз) — прикладывает усилия напористо прокладывая себе дорогу в теннисных туфлях и со своим новым бедром, просто полна решимости.

И...

Она держит курс прямо на наши горячие (я не могу поверить, что никто не осмелился еще их захватить) места. Мой пульс ускоряется для гонки, я с такой быстротой и скоростью двигаюсь вперед, перерезая путь Агнес и занимаю их первой.

Ох, ну и напряжение...

Мы напористые! Ну, я скорее всего напористая... она как бы сама катится. Мы вклиниваемся в толпу людей.

— Простите! — говорю я, поворачивая голову на джентльмена, у которого задела металлический «крендель» в его руках. Я оборачиваюсь, как раз вовремя, чтобы успеть объехать даму с кислородным баллоном. Она не счастлива от встречи со мной, и такой вывод я сделала, услышав все ее слова, которые она наговорила в мой адрес. Ну, моя же нога не наступила на ее трубопровод и (я не перекрыла ей кислород), и в конце концов, я же не рванула ее за кислородную маску, убирая с ее лица.