После Гучкова говорил А. Е. Грузинский, а поэт Гиляровский прочел стихотворение, написанное им к этому дню. После закладки все отправились в ресторан "Прагу" на завтрак. Художник Андреев приготовил очень интересное, художественно выполненное меню с изображением гоголевских типов. Самое меню было составлено из любимых блюд гоголевских персонажей.
1907 год 27 мая
Фриштик {Фриштик — испорч. нем. frЭshtЭck — завтрак.}
Закуски: грибки, пирожки, скородумки, шанишки, пряглы, лепешки со всякими припеками: припекой с лучком, припекой с маком, припекой с творогом, припекой со сняточками и невесть что — со стола Коробочки.
Грибки с чабрецом, с гвоздикой и волошскими орехами, грибки с смородинным листом и мушкатным орехом — из кладовой Пульхерии Ивановны.
Колбасы и окорока, искусно приготовленные Гапкой из бурой свиньи, съевшей прошение Ивана Никифоровича.
Лабардан от купца Абдулина, по заказу А. Ф. Земляники.
Арбуз в семьсот рублей, всякие солености и иные возбуждающие благодати.
Водки: на персиковых листьях, на черемуховом цвете, на золототысячнике, на вишневых косточках — из хозяйства Пульхерии Ивановны. Бутылки-толстобрюшки от купца Абдулина. Рябиновка, имеющая совершенный вкус сливок, из погреба г. Ноздрева. Горилка Тараса Бульбы, чистая, пенная. Горилка с выдумками, с изюмом и всякими вытребеньками, и другие.
1. Кулебяка на четыре угла, от П. П. Петуха.
2. Суп в кастрюльке прямо на пароходе из Парижа.
3. Осетр — произведение природы, с полицеймейстерской кухни.
4. Бараний бок, от Собакевича.
5. Вареники, от Пацюка.
Вина: Херес, портвейн, губернская мадера от купца Абдулина.
Бурдашка из погреба штабс-ротмистра Поцелуева.
Бургиньон и шампаньон вместе, из погреба г. Ноздрева.
Клико-матрадура с ярмарки, привоза его же, г. Ноздрева.
За завтраком было очень оживленно, много было остроумных речей, очень хорошую речь произнес Рейнбот по адресу городского управления.
28 мая в Государственной Думе разбирался вопрос об амнистии и для дальнейшей разработки передан был в комиссию. По этому вопросу выступал министр юстиции И. Г. Щегловитов, речь его сводилась к тому, что Дума не вправе принимать такой законопроект, что этим она берет на себя прерогативы верховной власти. Дума с этими доводами не согласилась.
30 мая в губернской земской управе получена была интересная бумага с взысканием с С. В. Челнокова 33 руб. 33 коп. Дело заключалось в следующем: когда Челноков 16 лет тому назад поступил на службу по земству и занял должность, сопряженную с правами государственной службы, то ему предстояло внести в фонд Александровского комитета о раненых сумму, равную части получаемого им оклада. Челноков отказался внести эту ничтожную сумму, говоря, что он не желает пользоваться правами государственной службы и заранее отказывается, и на будущее время, от чинов и орденов. Началась переписка, дошедшая до Сената, который и разъяснил, что лицо, отказывающееся от прав государственной службы, раз занимает таковую должность и получает содержание, должно и платить, поэтому и постановил взыскать причитающиеся с Челнокова деньги.
1 июня было полно тревог для Государственной Думы, так как в этот день от правительства было внесено в Думу следующее заявление: "5 мая полиция получила сведения, что помещение члена Государственной Думы Озоля, в котором происходят фракционные заседания членов думской Социал-демократической партии, посещают члены военно-революционной организации. Сведения эти подтвердились арестами некоторых членов указанной организации, и это послужило поводом для производства обыска у Озоля. Обыском этим было установлено, что 55 членов Думы, составляющие социал-демократическую фракцию Государственной Думы, образовали преступное сообщничество для насильственного ниспровержения государственного строя путем народного восстания и осуществления демократической республики. В лице одного из своих членов — члена Государственной Думы Геруса 29 апреля того года в С.-Петербурге они, руководимые одной из организаций названного преступного сообщества, приняли наказ от частей войск Виленского и С.-Петербургского гарнизонов, приняли депутацию от войск, имели фальшивые паспорта для снабжения ими подпольных агентов и т. д. Эти 55 членов Думы на основании вышеизложенных данных привлечены в качестве обвиняемых и в силу закона подлежат временному устранению от участия в собраниях Думы, a 16 из них, наиболее видных, подлежат взятию под стражу".
Для обсуждения этого заявления в тот же день, 1 июня, назначено было в Думе закрытое заседание. По открытии его выступил Столыпин и решительно, открыто, категорически требовал немедленной выдачи обвиняемых депутатов. Дума не решилась на это и постановила передать рассмотрение этого вопроса в комиссию из 22 лиц, среди них 12 кадетов, с тем, чтобы комиссия высказалась по этому вопросу не позднее как через сутки. Это не удовлетворило правительство, и оно решило реагировать на эту оттяжку Думы роспуском ее.
2 июня заседание Государственной Думы открылось как обычно, и Председатель Головин предложил перейти к обсуждению основных положений о местном суде, стоявших на повестке дня. Член же Думы Церетелли внес предложение перейти к вопросам о бюджете и аграрному, а когда Головин ему заявил, что этого нельзя, так как этих вопросов нет на повестке дня, то Церетелли дерзко заявил: "Когда мы на пороге государственного переворота, то все формальности должны быть отброшены", а в конце речи сказал: "Правительство поставило штыки на повестку дня". Предложение Церетелли было отклонено Думой, и начались прения о местном суде. Этими прениями и закончились занятия Второй Думы, и на следующий день, 3 июня, Дума была уже распущена.
Ночь на 3-е чувствовалось большое напряжение, тревога. В 3 часа ночи Столыпин выехал в Петергоф к Государю с докладом о роспуске, вернулся на рассвете и немедленно сдал в сенатскую типографию манифест и указ о роспуске Думы, а в типографию "Правительственного вестника" — текст нового избирательного закона. В 10 часов утра уже все было отпечатано и расклеено по улицам. Особого впечатления все это не произвело, так как все уже были подготовлены к такому финалу. […]
Вслед за опубликованием манифеста и указов о роспуске Думы произведены были аресты. Первым был арестован Церетелли, за ним и другие, согласно постановлению судебного следователя по важнейшим делам. […]
Оба наказа эти производили какое-то странное впечатление. Да и во всей формулировке обвинения, предъявленного к 55 членам Государственной Думы, чувствовалась какая-то натяжка и неискренность. Несомненно, конечно, что привлеченные в качестве обвиняемых члены Думы стремились к ниспровержению государственного строя, поставив себе это целью, но развить это дело путем установления связи с войсками вряд ли бы им удалось, если бы им в этом отношении не пришло на помощь охранное отделение путем провокации, в чем я убедился в бытность мою товарищем министра внутренних дел, когда случайно всплыло наружу дело Шорниковой, привлеченной вместе с вышеназванными 55 членами Думы в качестве обвиняемой. Дело ее как скрывшейся было приостановлено впредь до розыска, вместе с делом и 17 членов Думы, также скрывшихся.
Эта Шорникова оказалась жертвой охранного отделения. Она была замечена в политической неблагонадежности, была арестована, и охранное отделение, во главе которого стоял тогда небезызвестный полковник, впоследствии генерал, Герасимов, запугало ее так, что ей не оставалось другого выхода как согласиться сделаться орудием охранного отделения для спровоцирования членов Думы социал-демократической фракции. Она попала всецело в лапы охранников и принуждена была действовать по их указке; по их же указке она проникла в Центральный Комитет Социал-демократической партии, завязала с ними сношения, приобрела доверие и взялась установить связь социал-демократической фракции Думы с военной организацией. Для сего она взялась доставить во фракцию наказ от войск С.-Петербургского гарнизона, наказ этот был сочинен охранным отделением, Шорникова его переписала, затем ознакомила с ним несколько солдат, с которыми завела знакомство, и уговорила их отнести этот наказ во фракцию. Когда охранное отделение арестовало всех участников этой затеи, то, конечно, дало Шорниковой возможность скрыться, снабдив ее соответствующим паспортом, с которым она и жила нелегально до 1913 или 1914 г., когда она сама явилась местным властям и разоблачила себя. Это произвело большой переполох как в Департаменте полиции, так и в Министерстве юстиции, где боялись, что Шорникова, которой уже терять было нечего, выведет на свет Божий все, что с ней проделало С.-Петербургское охранное отделение, всю провокацию в деле социал-демократической фракции Второй Думы, члены коей находились уже на каторге в Сибири. Поднялась переписка, все, кто были замешаны в этом грязном деле, чувствовали себя не особенно хорошо.
