Поэтому Комитет Московского попечительства и остальные его деятели, на границе двух десятилетий своей работы, смогли спокойно сознавать, что долг свой по отношению к порученному им делу они выполнили честно, по мере своих сил и разумения, не рекламируя себя, а скромно работая, несмотря на тяжелые условия, в коих им приходилось работать последние годы, когда им пришлось испытать немало угнетавших и парализовавших энергию и инициативу впечатлений, когда их деятельность не встречала объективной оценки и нападки сыпались со всех сторон. К счастью, в этих нападках и обвинительных материалах можно было найти скорее усилия к разрушению и голословные обвинения, но не материалы для созидания. Все это, конечно, не могло не наводить на грустные мысли, и надо было иметь много веры в свое дело, чтобы стойко работать и не опускать рук, что я и отметил в своей речи на Противоалкогольном съезде в С.-Петербурге в 1909 г.
Насколько угнетающе, вследствие такого взгляда на Попечительство, пришлось работать последние годы, настолько радостно было работать вначале. Помню я, с какими радостными надеждами Комитет начал свою деятельность под руководством своего первого председателя, глубокоуважаемого, незабвенного А. А. Бильдерлинга, которому Попечительство обязано своими первыми шагами и организацией всего дела. Он вдохновлял всех к работе тем глубоким уважением, с каким относился к работе каждого, как членов Комитета, так и всего персонала служащих, и тем неограниченным доверием, которого не могли не чувствовать все. Благодаря этому все работали не за страх, а за совесть, и это данное первым председателем направление сохранилось до конца.
Московское попечительство пользовалось в то время большой поддержкой со стороны покойного великого князя Сергея Александровича, московского генерал-губернатора. В рескрипте, данном его высочеством генералу от кавалерии А. А. Бильдерлингу в апреле 1904 г., в день оставления им должности председателя, видны та исключительная забота великого князя о делах Попечительства и то значение, которое он придавал его деятельности на благо населения г. Москвы. Нечего и говорить, что безвременная кончина великого князя была невознаградимой потерей для Попечительства.
Нельзя было не вспомнить добрым словом бывшего московского обер-полицеймейстера, покойного Д. Ф. Трепова, его в высшей степени сочувственное отношение к делам Попечительства и редкую предупредительность. В бытность его обер-полицеймейстером вблизи наших учреждений никогда не допускались питейные заведения, точно так же не допускались они в тех районах, которые Попечительство намечало для своих целей.
Большую утрату отдел народного просвещения понес в лице скончавшегося за эти 10 лет существования Попечительства члена Комитета А. И. Кирпичникова; да будет вечная память незабвенному члену Попечительства.
Вспоминая деятелей Попечительства, бывших налицо ко дню 10-летия, я с особым чувством уважения должен упомянуть имена дорогих мне и незабвенных сотрудников: К. Ф. Шрамма, бывшего в течение 10 лет председателем Ревизионной комиссии; Н. К. фон Вендриха, сначала члена Ревизионной комиссии, а затем товарища моего по званию председателя; врача А. А. Реми, лечившего в течение 10 лет безвозмездно всех служащих Попечительства; отставного генерал-майора Н. Я. Кудрявцева — председателя Совета по управлению народными домами и работавшего, не покладая рук, с огромной пользой для дела, несмотря на преклонный свой возраст; М. А. Сабашникову, о которой я уже говорил выше; В. Б. Шереметева, 10 лет стоявшего во главе канцелярии, преданного и дорогого мне ближайшего сотрудника; а также и А. Н. Осткевича-Рудницкого и Г. И. Опарина, незаменимых работников по своим специальностям бухгалтерии и счетоводству и преданности делу, и всех остальных служащих в Попечительстве.
Так как 1 июля меня не было в Москве, то празднование юбилея было отложено до 15 июля. В этот день, в 3 часа дня, в Алексеевском народном доме было отслужено молебствие членом Комитета протоиереем Н. А. Любимовым, причем пел оперный хор Попечительства под управлением режиссера, артиста Императорского Большого театра В. С. Батюшкова.
После ряда приветствий по моему адресу состоялось торжественное заседание Комитета попечительства, на котором я, в нескольких словах, кратко, очертил деятельность Попечительства за 10 лет и благодарил всех дорогих сотрудников моих. Затем была рассмотрена и утверждена смета на следующий год.
Вечером состоялось бесплатное гулянье в Алексеевском народном доме для служащих Попечительства и их семейств, причем оперной труппой была исполнена опера "Дубровский". У меня в этот день состоялся обед, на который были приглашены все члены Комитета и сотрудники по Попечительству.
За несколько дней до этого праздника, 11 июля, состоялся перелет Петербург — Москва; это был первый русский перелет на такое огромное расстояние. В нем принимали участие 8 пилотов, но только один из них — А. А. Васильев, на "Блерио" 8, совершил весь путь без аварий, вылетев из С.-Петербурга 10 июля в 3 часа 37 минут дня и прилетевший в Москву в 4 часа 18 минут утра 11 июля. Отважный летчик первым проложил русскую воздушную дорогу между двумя столицами, оставшись победителем.
Получив известие, что Васильев вылетел из последнего места своей остановки, я выехал на автомобиле в 3 часа утра на Ходынское поле. Чуть рассветало, было прохладно, на аэродроме было еще тихо, публики почти не было, только у деревянного павильона бродили десятки фигур — чины исполнительного комитета и представители администрации аэродрома. Понемногу начала собираться и публика. Все устремили свои взоры по направлению к Всехсвятскому, с волнением ожидая появление аэроплана. Но вот на горизонте, высоко на небе, образовалась точка, которая все увеличивалась. Сомнений не было — это был аэроплан. Еще несколько минут, и можно было уже разглядеть очертания аэроплана. А когда послышался и шум мотора, восторг толпы неудержимо вырвался из груди, крики, аплодисменты понеслись в воздух. Аэроплан летел неровно, его словно как бы бросало из стороны в сторону, моментами он как бы нырял. Но вот лес над Всехсвятским пройден, шум мотора стал доноситься явственнее, и аэроплан стал быстро спускаться, направляясь к белым флажкам вблизи павильона.
Публика неудержимо бросилась к месту спуска. Авиатор с аэропланом был уже на земле, он бросил руль и, обернувшись, смотрел на публику усталым взглядом. В течение нескольких минут он сидел как бы застывши на своем маленьком, высоком сиденье. А шапки летели вверх, махали платками, аплодировали, кричали от восторга…
Наконец Васильева осторожно сняли, поддерживая за руки. Он неуверенно ступил на землю. Представители Общества воздухоплавания заключили его в объятия, подошел и я, обнял его, приветствуя с победой. Вид у Васильева был ужасный: бледное, измученное лицо, красные, воспаленные глаза. Весь окоченелый, направляется он к павильону. Как только вошел он в павильон, то неудержимо начал нервно, жутко рассказывать о беспорядках, царивших в организации перелета, он говорил, что нигде на остановках не было ничего приготовлено; не было бензина, не было механиков; не было костров, фейерверков для обозначения мест; бранил генерала Каульбарса, который стоял во главе организационного комитета, приписывая все неудачи остальных летчиков плохой организации.
На другой день выяснилась судьба остальных летчиков: молодой пилот Шиманский погиб, не успев вылететь из круга, еще в Петербурге; Лерхе, Уточкин и Слюсаренко получили увечья, особенно тяжкие получил Уточкин, упав с аппаратом в 30 верстах от Новгорода, у него оказалась поврежденной спина, перелом ключицы, вывих коленной чашки и сотрясение мозга. Его привезли в Москву в лечебницу Бакунина, где я его и навестил во время его болезни несколько раз. Остальные летчики — Кампо Сципио, Костин и Агафонов долетели до Валдая и не могли продолжать полетов из-за порчи моторов.
На другой день я получил депешу от Государя императора: "Передайте авиатору Васильеву мое искреннее поздравление с победой на перелете Петербург — Москва и мою благодарность за готовность и впредь работать на пользу отечественного воздухоплавания, успехи и развитие которого близки моему сердцу. Николай".
