… Когда тягачи подошли к берегу Миуса — уже гудело по всему фронту. Немецкие батареи били беглым огнём. Вспышки орудийных выстрелов по ту сторону луга за бугром полыхали, как зарницы. Немцы били пока что не по хутору Южному, а вправо, по селу Тёплому, — видимо, там почудилось им наибольшее скопление «танков».

Дорохин, посвечивая фонариком, указывал дорогу.

— Держи за мною!

Отвёл один тягач подальше от берега, вторую и третью машины развернул в затылок первой.

— Это ж кого мы будем на хозяйство становить? — спросил один водитель тягача. — Кто здесь старший?

— Вот председатель колхоза, — указал Дорохин на Харитона Акимыча.

Старик был уже на берегу, оделся. В воде возился один Головенко.

— Этот дед?.. Магарыч будет, председатель?

— Понимаешь, товарищ, какое положение — «гастроном» ещё не открыли у нас в хуторе. Со дня на день ожидаем — доштукатурят потолки, люстры повесят, прилавки покрасят, навезут коньяку, шампанского…

— Я не про сегодня спрашиваю. После войны приедем — угостишь?

— Об чём вопрос! Пир горой закатим!..

Водители сцепили машины кусками стального плетёного троса.

— Как там — пройдёт вдвое? — спросил Дорохин Головенко.

— Пройдёт… Давайте конец, — отозвался замерзающий в реке голый тракторист.

— Держи!..

— Пробуем, что ли, товарищ лейтенант? — спросил, усаживаясь на место, водитель головной машины. — Нам тут долго нельзя маячить. Приказано курсировать туда-сюда.

— Пробуйте. Бородач, завязал?

Головенко пускал пузыри, нырял.

— Ух, глубоко!.. Киньте мне болт с гайкой, тут — петля, на болт возьму…

— Я вылез, товарищ лейтенант, — сказал Харитон Акимыч. — Невтерпёж! Ему всё же не так холодно, у него одна нога деревянная.

— Эй, браток, довольно тебе нырять! Трогаем? А?..

— Всё… Готово!

Харитон Акимыч перекрестился.

— Господи благослови!

— А ты, дед, оказывается, религиозный, — сказал Дорохин.

— Какое религиозный! Десять лет не говел. Так, в крайнем случае прибегаю…

Моторы взревели. Уже нельзя было разговаривать обыкновенным голосом, нужно было кричать.

— Кузьма! — закричал Харитон Акимыч. — Греби прочь! Трактор вытащим — тракториста задавим!..

Видно, всё же крепко засосало речным илом за полтора года «утопленника» — три гусеничных восьмидесятисильных тягача буксовали на месте, трос натянулся, как струна, а груз в воде не поддавался.

— Стой! — закричал Дорохин. — Так не пойдёт. Не дружно берёте. Давайте по сигналу, на фонарик, разом! Смотрите все сюда. Зелёный цвет — «Приготовились!», красный — «Взяли!».

Двести сорок лошадиных сил рванули разом. Что-то тронулось, забурлило в воде.

— Идёт! Давай, давай!..

Моторы ревели на полном газу. Тягачи забуксовали… Лопнул трос… В хуторе, в садах, разорвался первый снаряд, пущенный немцами в эту сторону.

— Перелёт… Ныряй, Кузьма! — сказал Дорохин. — Вчетверо пройдёт?

— Пройдёт, — содрогаясь всем телом, полез в воду Головенко. — Надо было сразу вчетверо…

Второй, третий снаряды легли на лугу, но в стороне, влево, метрах в двухстах.

— Вслепую бьёт, наугад, — сказал старшина. — Не видит нас.

Бух!.. Снаряд упал в реку, разорвался, взметнул большой столб воды и грязи. Головенко нырнул, долго не показывался на поверхность.

— Эй, дядя! — закричал ему один водитель. — Ты не ныряй, когда в воду снаряд падёт. Оглушат тебя, как сома!

— Не обращай внимания, Кузьма! — крикнул Дорохин. — Это они воду подогревают, чтоб тебе теплее было. Крепи получше!.. Всё? По местам!.. Приготовились!.. — Переключил глазок фонарика на красный цвет. — Взяли!..

… Любил Дорохин машины. На его глазах в станицах дивно преображалась жизнь хлеборобов, взявших в свои руки штурвалы тракторов и комбайнов. Старикам казалось чудом: в десять — двенадцать дней управляемся с уборкой! Куда же девалась «страда»? Первому трактору, с которым открыл он свой счёт тысячам вспаханных гектаров, он дал даже имя: «Орлик». Любил он его нежно, как живое существо. Бывало, — в первое лето, после большого дня работы на взмёте тяжёлой целины, если мотор не капризничал, не пугал его, малоопытного ещё механика, всякими неожиданными «причинами», перебоями, за целый день ни разу даже не «чихнул», если трактор весело, мощно преодолевал все коварные сырые лощинки, водомоины, не буксуя, прося лишь газу, как добрый конь повода, — ему вечером, когда он пригонял своего «Орлика» к табору на заправку, хотелось погладить, обнять благодарно разгорячённое, натруженное тело машины…

Из взбаламученной, чёрной, чуть поблёскивающей рябью при вспышках ракет воды, показались сначала труба воздухоочистителя, потом радиатор и топливный бак, облепленные водорослями.

— Идёт, идёт!..

Трактор выполз на берег — весь в тине и водорослях, какое-то чудо морское.

— Вытащили голубчика! — закричал Харитон Акимыч. — Кормильца нашего!..

— Вытащили!.. — прыгал на деревяжке вокруг трактора Головенко. — Я боялся — порвём что-нибудь, ось или кронштейн. Нет, не порвали!..

Дорохин шёл рядом с влекомым на буксире трактором, не обращая внимания на комья грязи, срывавшиеся с колёс, щупал его мокрые, облепленные тиной бока, обрывал с них водоросли. Такой же «сталинградец», какие были и в его бригаде, одного завода, близнецы. Может быть, даже одного года выпуска. Первенцы… От радости, что удалось выручить машину, сделать доброе дело людям, что этот «сталинградец» ещё послужит им, поможет разорённому дотла колхозу «Заря счастья» встать на ноги — у него вдруг запершило в горле. Хотел что-то крикнуть подбежавшему Харитону Акимычу — сорвался голос. Молча потрепал старика по плечу…

Немецкие наблюдатели скорректировали огонь по шуму моторов. Снаряды и мины стали ложиться ближе. Одна мина, с коротким, резким, противным свистом, шлёпнулась в грязь метрах в пяти. Дорохин упал на землю, увлекая за собой старика… Мина не разорвалась.

— Всё же есть у них на заводах сознательные рабочие, — сказал поднимаясь, тряся головой, Харитон Акимыч. — Третья мина не рвётся, подсчитываю.

— Тут на лугу грунт мягкий.

Тягачи остановились. Водитель головной машины подбежал к Дорохину.

— Товарищ лейтенант! Отцепляю две машины!

— Отцепляй. Один потянет его к ним в колхоз, а вы уходите с этого места. Довольно! Раздразнили теперь их на всю ночь!

— Спасибо вам, товарищи бойцы! — кланялся, сняв шапку, Харитон Акимыч. — Спасибо, родные!..

— Магарыч за тобою, дед, не забудь! Прощай!..

На всём пространстве между рекой и окопами рвались снаряды. Слева, по лугу, к ним двигалась, сплошная стена разрывов.

— Вот тут-то они нас накроют!..

Водитель оставшегося тягача спрыгнул с сиденья, распластался на земле.

Трах! Трах! Трах! Трах!..

Харитон Акимыч, завалившись на бок в какую-то яму, мелко, часто крестился.

— Ох, ты ж, твою душу, близко положил!.. (Одновременно перекрестился). Ох, ты ж, твою так! Ещё ближе!.. (Перекрестился).

Трах! Трах!..

Как ни скучно было лежать в эту минуту на открытом. месте, пряча голову от осколков за болотными кочками, Дорохин не выдержал, расхохотался:

— Прибегаешь, дед? В крайнем случае?..

И вдруг — сразу утихло. Вероятно, немцы разгадали уже точное направление танковой атаки. Здесь — утихло, зато справа, за селом Тёплым, загремело сильнее. Била и наша артиллерия, куда-то вглубь, по тылам. Застучали пулемёты, автоматы.

— Товарищи! Не могу итти! — закричал где-то сзади Головенко.

— Тракториста ранило! — поднялся дед. — Кузьма, где ты?

Старшина подвёл под руку прыгающего на одной ноге Головенко.

— Деревяжку отбило…

— Подсадите его на тягач, — сказал Дорохин. — По живому не зацепило? Лезь! Указывай дорогу водителю.

… В хуторе Дорохин попрощался с Харитоном Акимычем.

— Ну, не будешь больше приставать к нам? Паши, сей, не поминай лихом!

— Какое — лихом! Товарищ лейтенант! Что бы я тут, председатель, делал без тягла?.. А теперь — пойдём жить!.. Мы вам тут на этой площади памятник поставим!..