— История об этом умалчивает? — рассмеялся Стародубов.
— Да нет, она-то не умалчивает…
— Читай, как у тебя записано, — ответил Назаров. — Я после скажу, так ли было.
— В райкоме, по слухам, хотели сразу собирать членов бюро и снимать ему голову. А потом всё же сообразили, что как-то оно получится политически неверно: человек только что принял колхоз — и сразу исключать его из партии?.. И он, конечно, стал проситься: «Дайте, говорит, ещё неделю сроку, а потом присылайте комиссию, пусть проверит — прав я был или нет». Так?
— Ну так…
— А через неделю у нас уже во всех бригадах не по пять, а по тридцать человек выходило на работу!..
— А почему? — перебила Королёва одна из колхозниц «Красного знамени». — Про это и ты, Родионыч, не расскажешь. Ты в нашей вдовьей шкуре не был. Как у нас бабы частушки поют: «Вот и кончилась война, и осталась я одна»… Пришёл Павел Фёдорыч к нам в бригаду. Зерно чистили мы на семена и в амбары возили. Мужики все на ответственной работе: тот кладовщик, тот весовщик, тот завтоком, тот учётчик. Сидят, покуривают, анекдоты рассказывают. А бабы веялки крутят, зерно грузят на машину. Да ещё сделали нам ящик-меру, центнер целый пшеницы влазит. Ну-ка, подними, перекинь его через борт! Животы надрывали. Поглядел Павел Фёдорыч на такие порядки, видим — аж побелел с лица, рассердился. Как трахнет тот ящик оземь! Разбил в щепки. «На чью силу вы, — говорит, — такие короба делали? Калечить женщин? Этим хотите поспешить?» Дал чертёж, какие ящики поделать, на двадцать килограммов, не больше. И разогнал потом всех мужиков на рядовые работы. А женщин — кладовщицами, учётчицами… Эх, думаем, есть, значит, люди, которые об нашей бабьей доле болеют! Ну и как же нам не возрадоваться, не сделать хорошее для такого человека, для колхоза? У кого совесть не заговорит?
— Короче сказать — продолжал Никита Родионыч, — поставили мы две молотилки да как ахнули в две смены — дней за двенадцать перемолотили всё, что оставалось. До снегу управились. Приезжает комиссия из района, видят — ошиблись, зря нашумели на человека. Дело в колхозе, похоже, пойдёт на лад…
Назаров вначале, когда заговорили о нём колхозники, несколько смущался. Он сел в первом ряду на стул, с которого поднялся Никита Родионыч, и, заметно было, не знал, куда себя девать. То ли сидеть спиною к залу — неудобно, когда о тебе говорят, то ли повернуться лицом к людям — тоже нехорошо, как на выставке, смотрите, мол, все на меня, какой я есть. Сейчас смущение его прошло, он поднял голову и вполоборота, через плечо, широко раскрытыми глазами смотрел в зал. Половина людей в зале — колхозники «Красного знамени». Взгляды всех были обращены к нему. На всех лицах он видел хорошие, тёплые улыбки. Взволновало Назарова сегодняшнее собрание… Нет, не всё делал он с расчётом. Многое — от сердца, и сам уж позабыл. А народ помнит. Пять лет проработал он здесь. Большой кусок жизни. Каждый шаг его помнят…
— Так вот с чего начинал у нас Павел Фёдорыч, — заключил Никита Родионыч Королёв. — Понятно вам, товарищи? Сельское хозяйство — это такая штука: поднять дух человека — он тебе втрое больше сработает. А больше поработаем — во-время посеем, уберём, хороший урожай получим. А от хорошего урожая ещё больше дух у человека поднимается! И ещё скажу вам про сельское хозяйство. Когда председатель в четыре часа утра на ногах — и бригадирам уж как-то неловко на мягких перинах нежиться. А от бригадиров и другим передаётся. Так оно и идёт, беспокойство, по всему колхозу…
… Расходились из клуба все в каком-то приподнятом, взволнованном настроении. У женщин, как всегда, не обошлось без слёз. Христина Соловьёва, одной рукой вытирая слезы, другой влепила крепкого тумака в спину своему председателю.
— Эх!..
И в это в одно слово вложила всё, что пережила, перечувствовала за день.
Стародубов живо обернулся на возглас женщины.
— Так, так, Христина Семёновна! Не давай ему покоя, толстошкурому! Где ни встретишь его, на улице ли, в правлении, спрашивай: «А почему у нас хуже, чем в «Красном знамени»?»
Да мы теперь, Дмитрий Сергеич, такие злые стали! — враз заговорили несколько женщин. — На свою голову привезли нас сюда!
— И к вам в райком придём, спросим: почему же вы так неровно руководите, что наши колхозы отстали?
— Что мы — у бога телёнка съели?
— Руки до нас не дошли, что ли?
Стародубов с довольным видом смеялся.
— Так, девчата, так! Как по-морскому говорится: «Так держать!».
Но хотелось, чтобы он на прощание сказал и Назарову что-то дружески-подхлёстывающее, вроде:
«А не привыкаешь ли ты, Павел Фёдорыч, к тому, что всё к тебе да к тебе ездят на экскурсию-учиться? А тебе с твоими колхозниками некуда поехать поучиться? Разве твой колхоз самый лучший в Советском Союзе?..»
Но этого Стародубов не сказал Назарову. Вокруг Назарова собралось человек десять — председатели: соседних колхозов, бригадиры, директор МТС, Христина Соловьёва. Назаров успел сказать им: «Обедать — ко мне». Остальные — кто побежал перекусить в сельпо, кто пошёл к своей машине. Стародубов взял Назарова за рукав.
— А то поле, что под Городенским, всё же поздновато вспахали вы под пар. Не все, может быть, это заметили, обратили только внимание, что чистый пар, ни соринки. А чистый потому, что неделю назад только вспахано. — Засмеялся. — Верно? Меня не проведёшь!
— Под выпас оставляли, Дмитрий Сергеич. Ничего, не хуже будет на том поле пшеничка, посмотрите будущим летом. По толоке — пар. Верите, некуда скот выгонять. По нашему животноводству нам бы ещё земли гектаров пятьсот. Где её взять?
— Подсевать, подсевать надо побольше! Искусственные выпасы. Культурно надо хозяйствовать, не надеяться лишь на ту травку, что бог вырастит.
— Есть и искусственные выпасы — нехватает. Хотели посеять больше ржи на выпас, — вы же сама попросили занять «Маяку» семян… Куда вы, Дмитрий Сергеич?
— Поеду. Стёпа! Давай машину.
— Да зайдёмте ко мне, пообедаем! С утра не ели. Уже шестой час.
— Нет, поеду, спасибо. Отдохну дома часок. А вечером — заседание исполкома.
— Всегда вы отговариваетесь заседаниями. Неправда, нет сегодня заседания исполкома! Почему же меня не известили? Я — член исполкома.
— Или что-то другое… Забыл, комиссия какая-то. Нет, поеду.
— Брезгуете нашим хлебом-солыо?
— Ничего, ничего, как-нибудь в другой раз. Досвидания. А ты и за столом расскажи ещё им о своих методах руководства. Я думаю, сегодня день не пропал зря. Крепко запало в душу людям то, что они видели здесь. Ты уж потерпи, Павел Фёдорыч. Ещё не раз побеспокоим тебя, оторвём от работы. Не одну ещё экскурсию поводишь по своему хозяйству.
Пожал всем руки, сел в «газик», уехал…
Назаров посмотрел вслед машине, огорчённо сказал мне:
— Третий год он в нашем районе работает, а ни разу не выпил у нас в колхозе и стакана молока. Ни ко мне домой не заходит, ни к себе не приглашает, когда бываю в районе. Только по обязанности встречаемся. Разойдемся — и будто чего-то главного не сказали друг другу…
* * *
Я много раз бывал в колхозе «Красное знамя» и не один вечер просидел в райкоме у Дмитрия Сергеевича Стародубова. Прилепился я как-то душою к этому району, где при многих недостатках и недоработках пульс жизни бьётся энергично и во всем чувствуется умное, помогающее делу вмешательство «первой головы» в районе — секретаря райкома.
Но всякий раз меня неприятно удивляло, что, когда я заводил речь о колхозе «Красное знамя» и его председателе Назарове, восхищался его организаторским талантом и прочими хорошими человеческими качествами, у Стародубова потухали глаза, он скучнел, отвечал что-то вроде: «Да, да, хороший колхоз. Да, хороший председатель», и переводил разговор на другую тему. Он куда с большим увлечением рассказывал о самом отстающем в районе колхозе — что сделал он там, прожив два дня, и какие заметил после этого обнадёживающие перемены, — чем о «Красном знамени», крепко ставшем на ноги колхозе, знаменитом на всю округу.
